в трактовке А Хули созвучна образу орануса: общество – огромный организм, обращающий людей в рабство. В этой параллели ощущается присутствие другого монстра – Левиафана из одноименного трактата Томаса Гоббса (1651), хрестоматийного изложения теории общественного договора. При мысли о шести миллиардах попавших в ловушку людей, составляющих социальное тело, вспоминается гравюра Абрахама Босса «Левиафан», где тело гиганта, вырастающего из пейзажа, состоит из более чем трехсот нагих человеческих фигурок189.

В язвительной трактовке общественного договора, данной А Хули, войны и страданий не избежать, как предсказывал Гоббс, – наоборот, они становятся гарантией стабильности общества. Автор «Левиафана» выступает за сильное централизованное государство как способ уберечь людей от «естественного состояния» – «войны всех против всех». В естественном состоянии у людей три стимула: выгода, безопасность и репутация, – причем у всех есть право на всё, даже на тело другого человека. Государство урезает индивидуальные свободы, чтобы обеспечить преимущества, какие дает мир:

Конечной причиной, целью или намерением людей (которые от природы любят свободу и господство над другими) при наложении на себя уз (которыми они связаны, как мы видим, живя в государстве) является забота о самосохранении и при этом о более благоприятной жизни190.

В «Священной книге оборотня» мы сталкиваемся с потерей свободы, но без «более благоприятной жизни». Шесть миллиардов Мюнхгаузенов просто висят над бездной, мучая друг друга, чтобы никто из них не смог вырваться.

Рассказчица, А Хули, как и все персонажи романа, составляет одно из звеньев цепи питания. Она гибрид человека и животного, двухтысячелетняя лиса-оборотень, работающая проституткой в постсоветской Москве. А Хули гипнотизирует клиентов с помощью хвоста, заставляя их поверить, что они занимаются с ней сексом, и насыщаясь их сексуальными фантазиями. В свободное время она не отказывает себе в удовольствии поохотиться на цыплят – не чтобы свернуть цыпленку шею и съесть его, а чтобы пережить сверхтелесную трансформацию: цыпленок – своего рода живой стимул, помогающий ей этого добиться. А Хули встречает другого оборотня, волка Сашу Серого, генерала ФСБ, и влюбляется в него.

В кульминационном эпизоде романа, когда оборотни отправляются на Русский Север, А Хули наблюдает, как Саша воет над древним треснувшим коровьим черепом (благодаря этому действию иссякшие нефтяные скважины заполняются нефтью). Она пытается перевести вой Саши на человеческий язык:

Пестрая корова! Слышишь, пестрая корова? Я знаю, надо совсем потерять стыд, чтобы снова просить у тебя нефти. Я и не прошу. Мы не заслужили. Я знаю, что ты про нас думаешь. Мол, сколько ни дашь, все равно Хаврошечке не перепадет ни капли, а все сожрут эти кукисы-юкисы, юксы-пуксы и прочая саранча, за которой не видно белого света. Ты права, пестрая корова, так оно и будет. Только знаешь что… Мне ведь известно, кто ты такая. Ты – это все, кто жил здесь до нас. Родители, деды, прадеды, и раньше, раньше… Ты – душа всех тех, кто умер с верой в счастье, которое наступит в будущем. И вот оно пришло. Будущее, в котором люди живут не ради чего-то, а ради самих себя. И знаешь, каково нам глотать пахнущее нефтью сашими и делать вид, что мы не замечаем, как тают под ногами последние льдины?191

Растроганная А Хули присоединяется к ритуалу «вызывания нефти», коровий череп начинает источать слезы, из скважин снова бьет нефть.

Вой с просьбами о нефти отсылает к беспощадной эксплуатации и истощению ресурсов (а ресурсами здесь являются и нефть, и животные, и люди) в постсоветский период. Пестрая корова восходит к русской сказке «Крошечка-Хаврошечка». В сказке животное выполняет невыполнимые поручения, которые дают Крошечке-Хаврошечке злобные мачеха и сестры. В какой-то момент сестры подглядывают за Хаврошечкой, и мачеха велит зарезать корову. Корова просит девушку не есть ее мясо и похоронить ее кости в саду. Из костей вырастает яблоня с золотыми листьями, Хаврошечка срывает яблоко, и в нее влюбляется царевич. Но сейчас никаких яблок не осталось. К тому же А Хули кажется странным, что злую мачеху и сестер в сказке не наказали, – о них просто забыли (аналог постсоветской несправедливости).

В продолжение темы, начатой в «Македонской критике французской мысли», где жертвы сталинских репрессий предстают как органические составляющие нефти, коровьи останки (то есть человеческие жертвы прошлого) продолжают использоваться, даже будучи уже мертвой материей. Пестрая корова олицетворяет «всех, кто жил здесь до нас». Это «важный символ, восходящий к культу предков и культу живородящей земли». «Пестрая корова, конечно, и Россия – вернее, ее тотем»192. В этой сказке А Хули видит сущность русской истории, финальную стадию которой она только что наблюдала, – историю безропотной гибели под ножом, сулящей возрождение в виде волшебного дерева (золотых яблок, нефти и денег). Именно на Севере, некогда территории ГУЛАГа, сконцентрирована российская нефтяная промышленность. В «Священной книге оборотня» обыгрываются разные значения слова «вышка»: наблюдательные вышки в лагерях, «высшая мера», то есть смертный приговор, буровые вышки – и изображается извращенный траурный ритуал, не только не признающий вины перед узниками ГУЛАГа, но и требующий от жертв этой эпохи и в целом истории страны участвовать в обороте капитала.

Как и «Македонская критика французской мысли», эпизод «вызывания нефти» в «Священной книге оборотня» представляет человеческий коллектив как биомассу, эксплуатируемую даже посмертно. Постсоветскому государству нужно годное к употреблению прошлое – не в каком-то абстрактном смысле, а то, которое буквально можно употребить. В романе преобразование исторического и культурного сознания предстает как переработка прошлого в черную жидкость – нефть. Метафорическая связь между нефтью и прошлым строится на аналогии между природными и историческими ресурсами. Древние, скрытые природные богатства (нефть) превращаются в символ исторического наследия, в богатства культуры и памяти, в смысл истории. На продажу выставлена русская коллективная идентичность. Новая культура потребления вытесняет советскую идеологию, но базовый механизм извлечения природных ресурсов остается неизменным – он только совершенствуется. Люди умирают – разлагаются – превращаются в источник энергии – а затем их продают (выгодно или не очень).

В циклическом историческом времени страны один этап насилия следует за другим. Но если у жертв прошлого еще оставались какие-то иллюзии относительно значимости их мук, изображаемое Пелевиным постсоветское настоящее показывает, что не надо искать никакого смысла в жестокой истории страны193. По словам самого Пелевина,

богоискательство – это когда лучшие люди нации ужасаются виду крови на топоре, начинают искать Бога и в результате через сто лет и шестьдесят миллионов трупов получают небольшое повышение кредитного рейтинга194.

Будущее выглядит еще более зловеще, чем прошлое, так как окостенелые останки политического тела поглощают посмертно, перерабатывая их в энный и уже явно в последний раз.

В «Священной книге оборотня», как и в «Generation „П“» и «ДПП (NN)», человеческий коллектив изображен как совокупность организмов, поглощающих друг друга в самом элементарном биологическом смысле этого слова. Люди превращаются в скот – биомассу – энергию – деньги. Образ пестрой коровы соотносится с другими: цыплят-бройлеров, выращиваемых на убой на биофабрике в «Затворнике и Шестипалом», тушенки в «Числах» и пленников на секретном предприятии Кики в «Македонской критике французской мысли», которых содержат как скот в стойле. Само название Нефтепригоньевск отсылает к Скотопригоньевску из «Братьев Карамазовых», связывая между собой нефть и скот.

«Жирная надмирная тушка» из «Generation „П“», в свою очередь, превращается в «верхнюю крысу» (от англ. upper rat – «аппарат»):

Элита здесь делится на две ветви, которые называют «хуй сосаети» (искаженное «high society») и «аппарат» (искаженное «upper rat»). «Хуй сосаети» – это бизнес-коммьюнити, пресмыкающееся перед властью, способной закрыть любой бизнес в любой момент, поскольку бизнес неотделим от воровства. А «аппарат» – это власть, которая кормится откатом, получаемым с бизнеса. ‹…› При этом четкой границы между двумя ветвями власти нет – одна плавно перетекает в другую, образуя огромную жирную крысу, поглощенную жадным самообслуживанием195.

Upper rat – каламбур, построенный на созвучии этого словосочетания со словом «аппарат», – обозначает еще один паразитический организм, жадно присосавшийся к нефтепроводу.

Отголоски сказок и детских книг придают теме неограниченной эксплуатации ресурсов дополнительную остроту. «Денежное дерево», вызывающее в памяти чудесную яблоню из «Крошечки-Хаврошечки» и дерево из «Золотого ключика,