юное создание с кокетливыми хвостиками, в короткой юбчонке и в разноцветных чулках на крепких ножках. Ничего особо примечательного в рассаживающихся по кругу людях я не заметил. Ни с кем из них не хотелось вступить в беседу, о чем-то расспрашивать, тем более им исповедоваться. Люди как люди: молодой калмык с тонкими чертами злого лица, небритый дядя в синей трикотажной фуфайке, высокий чернявый мужчина, в движениях и в лице которого было нечто от ящерицы: какое-то чередование неподвижности и юркости.

Устроившись в низком креслице, Крэм внимательно обвел взглядом собравшихся, мельком глянул на часы и включил улыбку. Тут, между прочим, стало заметно, что добрая половина присутствующих уже хорошо знакома с Вадимом Марковичем и, пожалуй, любит его. От напряженного зрения темнело в глазах. Что сейчас будет? Негромко и как бы между прочим, не слишком интересуясь, Крэм попросил каждого сказать пару слов о том, кто чего ждет от этого визита. И посмотрел на богатыря.

– Виталий. В смысле, меня зовут. У меня проблем-то нет как таковых. Читать людей хочу. В смысле, научиться, – сказал молодой Илья-Муромец.

Как только Виталий заговорил, стало ясно, что он как-то связан с бандитами: может, сам был когда-то бандитом, может, часто имел с ними дело.

– Проблем у него нет, поглядите. Зачем вам людей читать? – весело спросил Крэм, который нимало не испугался сиплого голоса Виталия.

– Ну как. Были бы проблемы, я бы столько денег на тренинг не поднял, так ведь? Про читать. Для бизнеса это. Я тебя вижу, ты меня нет. Полезно.

Надменный калмык сказал, что собирается научиться управлять начальством, девочка-белочка хотела выработать стратегию для новой жизни, небритому нужно было успевать сделать всю дневную работу за два часа, но получать большую зарплату. Казалось, посетители толпятся перед волшебником, который обещал исполнить любые желания. Когда дошла очередь, мне ничего не оставалось, как высказаться в том же сказочном стиле. Мол, хочу цветочек аленький, красоты невиданной. Например, научите обезоруживать агрессора и мгновенно заключать с ним мирный договор.

В продолжение всех выступлений Крэм цепко вглядывался в говорящего, высоко задрав правую бровь. Пытаясь проследить ход его мысли, я тоже смотрел на выступающих, но видел все тех же людей. Такие встречались мне не раз, и было непонятно, зачем нужно так цепко в них вглядываться. Здесь таилась какая-то интрига, и я ждал от Крэма то ли фокуса, то ли небывалой хитрости. Похоже, ждал не я один. Детское любопытство мелькало и в глазах белочки-Даши, и в хищном взгляде калмыка Леонида. Угрюмый Виталий поглядывал исподлобья, боясь пропустить момент начала магии. Слава, высокий чернявый мужчина, следил за происходящим скорее как зритель, чем как непосредственный участник действа. Пожалуй, даже как телезритель.

Вадим же Маркович, казалось, не замечал зрительских ожиданий. Весело поблагодарив гостей, он обратился к женщине, которая сидела у самого окна и почти не поднимала глаз от пола. Женщине (ее звали Валентиной) было за пятьдесят, рыхлое лицо ее принадлежало каким-то ненарядным векам, пасмурному захолустью, ноябрю. Одежда отказывалась производить какое бы то ни было впечатление: кофта и кофта, брюки как брюки. При всей болотной позаброшенности была в посетительнице значительность, связанная не с положением в обществе, а с чем-то куда более серьезным: важностью пережитого и внутренней силой. Женщина напоминала языческое изваяние, неподвижное, властное, таинственное. С вдумчиво-отсутствующим видом она слушала, как Крэм рассказывает ее историю.

Валентина трижды проходила в разных компаниях примерно один путь: с самого низа до положения второго лица. Она знала в лицо и по имени всех сотрудников, была в курсе любых событий, могла разрешить любое затруднение, дать ответ на любой вопрос. Все нити дела держала в своих руках и с каждым находилась на одной волне. Владелец мог быть совершенно спокоен: с Валентиной в фирму приходил полный порядок. Зачем же при таком удачном управлении и признании заслуг она увольнялась? Оказывается, достигнув положения главного управляющего, Валентина ждала, что ей будет предложено партнерство, но разговоров с владельцем ни разу не заводила. Он должен был сам понять, что такой ценный руководитель не может оставаться просто наемным работником, что повышение – единственная справедливая форма благодарности. Но владельцы партнерства все не предлагали, и, подождав некоторое время, Валентина уходила из обжитой и обихоженной компании в никуда. Год сидела дома, возилась с детьми, потом находила новую компанию и опять начинала все с нуля. Финал был повсюду один и тот же.

Хотя говорил один Вадим Маркович, все, не отрывая глаз, смотрели на Валентину. Вроде не завершив рассказа, добродушно и легкомысленно, как врач, не желающий заострять внимания на болезни, Крэм спросил:

– Валентина, расскажите, если вам не сложно: как относился к маме ваш отец?

Откуда он знал, что нужно задать именно этот вопрос? Что во внешности или в поведении женщины наводило на разговор о родителях? За три дня я не раз буду спрашивать себя об этом. Потому что ответом на этот вопрос послужил удивительный рассказ.

5

Валентина и две ее младшие сестры родились в Усть-Инсарске, полугороде-полупоселке где-то на востоке Удмуртии. Городишко новый, маленький, даже деревьев старых пока нет. По периметру бетонная стена, увенчанная ржавой колючкой. Въезд и выезд по пропускам. Единственная усть-инсарская фабрика производила спортинвентарь – хоккейные шайбы, детские резиновые мячи, боксерские груши, но это так, для виду. Основная продукция шла на нужды армии, и об этом даже по домам не принято было распространяться. Мать Валентины работала на фабрике главным бухгалтером, отец – мастером в одном из цехов, притом не самом важном: руководил вулканизацией детских мячей.

Главбух – всего лишь должность, ни о чем не говорящее слово. Мать была царицей пчел, главным человеком в городе. У кого свадьба – зовут Клавдию Федоровну, кто ребенка крестит – Клавдию Федоровну в крестные. Устроить ребенка в детский сад, выбить путевку в Крым, добыть немецкий гарнитур и доставить из Ижевска – все Клавдия Федоровна. Весь Усть-Инсарск знает Клавдию Федоровну, и она про всякого знает, кто чем живет. Кого к врачу направила, кого от тюрьмы спасла, для кого на юбилее пела – Клавдия Федоровна всего города мать.

Только у себя дома бывала помалу: как все успеешь? А когда и случалось на праздники по два-три дня побыть с мужем да с дочерьми – вроде тесно ей. Говорит слишком громко – зачем? И так ведь все слышно. И заботы домашние не ее масштаба. Отец же – маленький человек, зато всегда дома, с дочерьми. И с уроками поможет, и обед какой-никакой состряпает. Когда и форму школьную погладит. Выйдет порой во двор с мужиками козла забить, да и то нечасто. Матери нет-нет да и скажет: тебе, Клава, кто угодно родной семьи дороже. Та, конечно, возмущается – а для кого, по-твоему, колочусь, как тебе и