в почтовый ящик набилось шестьдесят одно письмо. Рабочий день начался в половине десятого – неплохая скорость переписки. Половина писем была от Крэма, еще штук десять от Алисы Кан, остальные пришли от людей, которые были мне совершенно не знакомы. Стоило их прочитать, становилось понятно, что все эти люди как-то связаны с Крэмом, но не имеют ничего общего ни со мной, ни с моими обязанностями. Прошло два часа, а я так и не приступил к работе. В три я не выдержал и позвонил Вадиму Марковичу. Зачем, спрашиваю, вы мне все эти письма пересылаете? Что именно я должен с ними делать?

– Просто к вашему сведению, – кротко отвечал Крэм. – Вам стоит быть в курсе дел нашей компании.

Часть писем, кстати, пересылается мне тайно, в виде «скрытой копии». То есть люди, чьи письма я читаю, не знают об этом. Как с этим поступить? Мой новый друг и патрон проявляет ко мне неслыханное доверие, он хочет, чтобы я видел все, что видно ему, и, в сущности, чтобы я сделался в компании его двойником. С другой стороны, это же вопиющее нарушение тайны переписки.

Не раз я уже замечал, что Вадим не то чтобы переступает через очевидные границы этики, но словно вовсе не знает о них. Что «хорошо», что «плохо», решалось не человечеством, не обществом, не религией или государством, даже не семьей, а только самим человеком, притом не навсегда, а по требованиям момента, так сказать.

Прошло две недели со дня моего трудоустройства, а мне до сих пор не удалось познакомиться ни с кем из сотрудников. Я писал и получал письма, составлял планы, изредка беседовал с Вадимом по телефону, вот и все. Наконец как-то вечером, когда я уже готовился выйти из дому, раздался звонок. Свежий утренний голос спросил, смогу ли я завтра принять участие в небольшой встрече на Маросейке. Конечно, смогу. С превеликой радостью. Наконец-то пришло время настоящих дел!

4

Волшебная квартира была пуста. Двери в большую залу распахнуты, в самом центре на полу, выкрашенном в черничный цвет и испещренном падающими звездами царапин, стояли три черных стула. Всем своим видом они намекали на тайный сговор. Петляя по коридору, я осторожно стучал в каждую дверь и заглядывал внутрь. Нигде не было ни души, но повсюду виднелись признаки того, что кто-то здесь находился только что, самое большее минуту назад. В маленькой комнате, обшитой буковыми панелями, рядом с диваном уютно горел торшер, а на диване ничком лежала раскрытая книга «Подсознание: учеба и каникулы». В комнате, где на подоконнике бушевали в горшках домашние джунгли, в пепельнице на столе дымилась недокуренная сигарета. В доме кто-то был, но не желал показаться на глаза.

Свернув за угол, я услышал шорох. Оглянулся – никого. Хотя на улице был день в разгаре, в щель из-под дальней двери пробивался теплый вечерний свет. Постучав, я вошел. Как и прочие комнаты, эта была пуста. Стены украшали каппадокийские ковры, горел висящий на цепях кованый фонарь, разделявший отсветы на зыбкие ячейки.

Оглянувшись, я замер как вкопанный. По коридору прямо на меня надвигалась фигура с широко раскрытыми как бы для объятий руками. В то же время приходила на ум и поза огородного пугала. Через мгновенье рядом со мной оказался незнакомец. Это был довольно высокий мужчина лет шестидесяти, чернобровый, седовласый, с тонко вырезанными чертами доброго лица. Незнакомец не стал меня обнимать, но взял мою правую руку своими двумя и долго тряс ее, нежно улыбаясь. Руки его были умны и спокойны, точно руки хирурга. Мужчина поздоровался, спросил, хорошо ли я себя чувствую и не может ли он чем-нибудь мне помочь.

Пожалуй, он был самым интеллигентным человеком, встреченным за последнее время. Наверняка это один из старших тренеров, возможно, проректор института, профессор, глава научной школы. Притом как прост, как приветлив! Незнакомец проводил меня до кабинета, где, как он сообщил, меня уже ждут. Выходит, он уже знал, кто я? Напоследок мы раскланялись, так и не познакомившись. И снова человек жал мне руку с освеженной симпатией – уже на прощание.

Указанная незнакомцем дверь вела в небольшой кабинет, украшенный театральными эскизами и молодой женщиной, удобно расположившейся в венецианском кресле. Женщина улыбнулась и слабо помахала мне рукой в знак приветствия. Рука была маленькая, совсем детская, также я заметил миниатюрные, почти кукольные туфельки. Мы познакомились. Это была Алиса Кан, мы не раз обменивались письмами и говорили по телефону, но я так и не понял, чем именно она занимается в компании. Ясно только, что это человек важный, приближенный к Крэму, причем приближенный давно. Говорила Алиса тихо, с неохотой, словно бы с ленцой. Почему-то эта манера ей необыкновенно шла, хотя собеседник при этом чувствовал, что отнимает драгоценное Алисино время ненужными разговорами. У Алисы красивый разрез глаз, тайские ноздри, маленький рот. На шее – тяжелые бусы из красного агата. В колдовских комнатах на Маросейке ей самое место.

– Алиса, просветите меня. Только что я встретил в коридоре почтенного ученого мужа, который проводил меня к вам. Кто это такой?

– Это Энвер Максимович, наш завхоз.

5

В кабинет боком вошла дама, похожая на толстого отличника-десятиклассника. Это Вита Вальдовская, директор ИПиЛРО, Института психоанализа и личностного роста.

– Вадим Маркович звонил. То как колокол, то как комар, до сих пор в ухе звенит. Разумеется, он опаздывает.

Вита произносила двести слов в минуту, шутила, смеялась коротким смешком. При этом ее умные серые глаза неизменно оставались серьезными и настороженными. Вскоре явился Вадим, сегодня похожий на дирижера небольшого джазового оркестра. Кольнув по очереди взглядом всех присутствующих, он сел не в кресло за письменным столом, а на обыкновенный стул, точно был не руководителем, а рядовым сотрудником, пока не заслужившим право на комфорт.

– Мы ждем Антона, – сказал профессор. – Антон – носитель священного знания, без него Эмпатико увязнет в болоте.

Антон Турчин, по словам Крэма, молод, как-то связан с кино, страшно талантлив, нам ужасно повезло, что такой человек согласился с нами сотрудничать, а впрочем, кто его знает. Непонятно, к чему относилась фраза «кто его знает» – к одаренности Антона Турчина или к его согласию сотрудничать. Между тем прошло уже полчаса с начала собрания, Алиса, Вита и я то и дело спрашивали, когда же явится Антон. Наконец в коридоре раздались мягкие шаги, дверь приоткрылась, и в нее, точно в ловушку, угодило круглое распаренное лицо.

– Чертовы пробки, здравствуйте! – прелестно картавя, произнесло лицо. – Можно к вам или вы меня уже совсем ненавидите?

Сидевшие в кабинете разулыбались, понимая и всем своим видом показывая, что ненавидеть в принципе не способны, а уж Антона Турчина не стали бы ненавидеть, даже если бы умели. Поправив лиловую в белый горошек бабочку, Вадим