живы, только одичали без людей и продолжают бродить среди коз, камней, ос и кузнечиков. Они забыли латынь и переговариваются только по-птичьи.

Последний день в Марокко. По улицам на грузовиках, фургонах и тележках везут баранов, которым осталось жить менее суток. И хотя вокруг каждого барана собирается целая семья марокканцев, оказывающих ему мелкие знаки внимания, видно, что бараны все понимают.

Вечером на остатние деньги мы покупаем блюда, рубахи, фонари, словно цепляемся за последние разноцветные соломинки Марокко. Джинны, изгоняемые из волшебной лампы – в осень, мокрый снег, под серое низкое небо.

15

Снег, украшавший голову по дороге от такси до дому, превратился в росу и исчез. Осторожно вынимая из сумки фесские блюда и чаши, многослойно завернутые в арабские газеты, я разглядывал керамику на фоне заоконного снегопада. Казалось, тайный жар марокканских узоров и снег взаимно улучшают, проясняют природу друг друга.

Когда собираешься в дорогу, вид сумки и чемодана, даже не сложенных, бодрит и веселит. Когда возвращаешься из поездки, сумки и чемоданы следует как можно скорее спрятать.

В издательстве медленно шевелилась обычная жизнь: секретарша несла на подносе в переговорную чайные приборы, отряхивал снег с плеч курьер-пенсионер, по коридору с пачками версток шла, точно сомнамбула, ответственный секретарь Оля, которая вечерами занимается танцами у шеста. Стоило мне сесть за стол в редакции, зазвонил телефон. Напряженно-счастливый голос Альбины Густавовны спросил, могу ли я заглянуть к Олегу Борисовичу. Началось… Телефон Кронида Кафтанова был отключен, а на остальные звонки не оставалось времени. Что происходит?

Альбина Густавовна бесшумно закрыла дверь, оставив нас с Олегом Борисовичем наедине. В кабинете генерального директора холодный свет ламп поливал оранжевые плоды кумквата. Вдруг вспомнилось, что кумкваты выращивал прежний хозяин кабинета, уволенный два года назад. Хотя, похоже, кустик кумквата перемены владельца не заметил.

Олег Борисович вышел из-за огромного стола и пожал мне руку в самом центре кабинета, как бы пресекая мою попытку подойти поближе. Жестом он пригласил меня за другой стол, длинный, окруженный двумя десятками стульев, предназначенный для переговоров. На лице Олега Борисовича держалась скованная улыбка человека близорукого, который улыбается предупредительно, на всякий случай. Изредка гендиректор вспоминал о своей улыбке, и она слегка оживала.

Олег Борисович поинтересовался, не желаю ли я выпить «кофе или чего-нибудь», спросил об отпуске, а потом тоном легким, как лебяжий пух в невесомости, сказал, что особую редакцию он вынужден сократить с особым сожалением. Книг редакция выпускает мало, готовятся они подолгу, траты не поддаются никаким прогнозам. Зная, как ведет дела Олег Борисович, я понимал, что это решение было подготовлено и подстраховано со всех сторон. Если он насмелился покуситься на Кронида Кафтанова – а главная задача, разумеется, была обезопасить себя от интриг Кафтанова, – значит, в течение многих недель, а то и месяцев гендиректор готовился предотвратить все последствия этого шага.

За все время своего руководства Олег Борисович обращался с одним из главных авторов бережно, как с миной неизвестного устройства. И вот сегодня он не просто откладывает подписание контракта, но разом уничтожает весь цех, который готовил «Куранты», лишая Кафтанова самой возможности продолжать сотрудничество.

Нет, дело было не в деньгах или не только в них: деньги тут не главное. Было что-то еще, что-то неназванное, о чем Олег Борисович предпочитал не упоминать. Я вспомнил, что совсем недавно Мамаев разом уволил в полном составе редакцию принадлежавшей ему газеты. Это была прекрасная редакция, отборные журналисты трех поколений, и с каждым годом газету читало все больше читателей, на нее ссылались в новостях и в сетях. Единственный недостаток газеты состоял в ее чрезмерной независимости. Репортеры и колумнисты писали о руководителях государства, их женах и детях так, словно смелость и прямота все еще дозволены.

Мамаев – человек осторожный, прямо сказать нервный человек. Он отлично знает, что у нас бывает с владельцами слишком смелых газет, радиостанций и телеканалов. Глазом моргнуть не успеешь, как ты уже в Испании и под следствием. Да хорошо еще, если в Испании.

Кафтанов собирается писать о последних пяти годах истории России, включая нынешний. Будет ли он писать достаточно аккуратно? Понимает ли, до какой степени и с кем можно дать волю своей хлесткости, а кого лучше не тревожить? Тут сомневаться не приходится: именно тем, кого лучше не тревожить, хлесткости достанется больше всего. Кафтанов – настоящий журналист, а не флюгер сквозняков во властных коридорах. Вот и спрашивается, что выберет Мамаев: потерю бизнеса, эмиграцию и следствие – или, стиснув зубы, обойдется без Кафтанова? Притом с Кафтановым можно даже не ссориться: достаточно сократить особую редакцию. Мол, слишком нестабильно готовятся новые проекты. Мамаеву даже стискивать ничего не придется.

Олег Борисович с какой-то гипнотической приветливостью говорил о выходном пособии, спрашивал, сколько времени нам нужно, чтобы сдать в печать последний том «Курантов».

– Послушайте, разве в издательстве нет работы для Тимофея? У него недавно родился второй ребенок, к тому же Тимофей – прекрасный работник.

– К моему глубочайшему сожалению, – сказал Олег Борисович, добавив улыбке еще чуть-чуть сердечности.

16

Выходя из кабинета, я загадал, чтобы Альбины Густавовны не оказалось в приемной. Не хотелось встречаться с ней даже глазами, видеть взгляд, каким смотрит на приговоренного секретарша приговорившего. Взгляд, в котором из-под пленки приторной учтивости горит звериный огонек любопытства. С чем бы сравнить это плохо скрываемое торжество? С радостью болельщика, чья команда выигрывает, или с сочувствием пса могуществу хозяина?

Мои надежды не оправдались: Альбина Густавовна была на месте и подарила мне именно такой взгляд, разве чуть более сладкий, чем обычно. Я почувствовал дурноту, а еще то, что не могу оставаться здесь ни минуты. Взял куртку, рюкзак и, стараясь ни на кого не смотреть, сбежал по лестнице вниз, распахнул дверь и быстро зашагал через двор к проходной. Скорость и легкость движения доставляли острую радость, словно с каждым шагом через снегопад я здоровел, молодел и набирался веры в перечеркнутое будущее.

Мимикрия седьмая. Контракт с удачей

1

Все зонты, замостившие Тверскую улицу, разом сверкнули, словно от мгновенной фотовспышки размером с полнеба. Гроза в ноябре – разве уже это одно не значит, что мир попал в аварию? Дробь дождя звучала так счастливо, когда я позвонил профессору Крэму и предложил встретиться.

Сразу после того, как стало известно о конце особой редакции, был составлен список тех, у кого стоит справляться о новой работе. В конце этого списка стояло имя профессора Крэма. Странно, что я вообще внес его в список. Все, что было известно про Вадима Марковича, – бизнес-психология, тренинги, выпуск нечитаемых книг – страна занятная, но совсем чужая. Впрочем, есть итальянское поместье, там происходит нечто небывалое, профессор не раз давал понять, что мне это будет интересно. А может, я позвонил Крэму, потому что решил начать список с конца?

Вадим согласился