не ломай сразу, давай солдатиков принесём!

Иван, нагруженный сумками и пакетами, пытался не выронить поклажу и галантно открыть дверь перед хозяйкой дома:

— Анастасия, прошу…

Вот так вот, значит? Уже — Анастасия? Это что за чертовщина между ними происходит? Но — влезать посчитал бестактным. В конце концов — он затем тут и находится, Иван наш Васильевич, чтобы опыта набираться. Пусть набирается. Если он решит, что в Шемахань нам больше ехать не нужно — так тому и быть. Он у нас Иван-Царевич, а я — Серый Волк. Это его история.

Госпожа Эсмонтович остановилась, глядя на проведенные строительные работы и счастливые, перемазанные песком рожицы мальчишек, уже бежавших из дома с коробкой солдатиков и еще какими-то штучками в руках.

— Большое вам спасибо, господин Волков, — сказала она. — Я так не умею, а им это нужно… Они у меня армией бредят просто.

— Кадетский корпус, — сказал я. — Детей ветеранов принимают бесплатно, с десяти лет. Указ Тайного совета, подтвержденный манифестом Императора.

— Ой, да? А я и не узнавала… — в ее взгляде на самом деле промелькнул интерес, но она тут же обратила внимание на Царёва: — Ванечка, поставьте всё на столе, на кухне, я сама разберу!

Ванечка?

* * *

Сон не шёл. Я ворочался на диване что-то около часа, уже после того, как мальчики улеглись, и Царёв тоже ушел наверх, в мезонин. Жужжали комары, пытаясь проникнуть в комнату сквозь марлевые занавеси на открытых окнах, ночь в Яшме была по-летнему ароматной, полной шелеста листвы, странных шорохов и шепотов.

А, к черту! Усевшись на постели, я сунул ноги в сапоги. Спать в штанах в незнакомом месте — старая армейская привычка. Не дом родной, чтобы в кальсонах рассекать! Застанут в неглиже злые люди, что делать буду? И револьвер в бельишке не спрячешь…

Я вышел на улицу, вдыхая теплый воздух, и взялся обходить сад по периметру, вдоль забора. Дурное предчувствие — не та штука, которую стоит игнорировать, особенно — находясь на нелегальном положении.

Вышагивая под кронами плодовых деревьев и стараясь не шуметь, я время от времени поглядывал в сторону дома и на окна мезонина. Там всё-таки находился мой подопечный! Не то, чтобы я должен был спать у него на пороге, как верный пёс, но всё-таки, всё-таки…

Яркий месяц выглянул из-за облаков, и я остановился в изумлении. Изумление — лучшего слова и подобрать было невозможно!

— Изумительно, — сказал я. — Невероятно.

В окне мезонина я увидел два силуэта — мужской и женский. И никаких сомнений в том, что там происходит, у меня не возникло.

— Отменно, Иван чтоб тебя Васильевич. Просто отменно.

Я не знал, как к этому относиться. И нужно ли здесь моё отношение? Сделав машинально еще несколько шагов, остановился у забора, сунул руку в карман, нащупав рукоять револьвера. Оружие всегда придавало мне уверенности — даже если применения его не требовалось от слова совсем… Или — требовалось? Там, за оградой, я расслышал щелчок кремния, потом — потянуло табаком — кто-то раскурил папиросу!

— Чопик, ты что, малахольный? А ну потуши! — раздался громкий шепот.

— Да чё ты душный такой? Под забором сидим, кто увидит?

— Если это они — то звери лютые! Парни с Саркела трепались — там месиво в номере было. В упор целый квартет вассеровских мокрушников уложили… Так что сигаретку потуши, как бы беды не было!

— А если не они?

— А если не они — то и ладно. Но Фурман сказал — пляма на лице и глаза голубые, точно как у Величества, всё как в маляве от Вассера.

— А второй?

— А второго не видали. Тот под ручку с Эсмонтович шел, полные руки всяких лахадриков, а этот вроде как во дворе вошкался…

— Пока второго не увидим — брать не будем. Не, Курдюк, я на такое не подписываюсь. Там дети, я на мокрое дело согласный, но детей…

— Про своего Савку подумай. Того, что Вассер обещал, ему хватит и на квартиру, и на свадьбу!

— Эх… — вздохнул Чопик. — Не смогу я — детей.

— Я смогу, — отрезал Курдюк. — Если надо будет для дела. Но в доме их брать не след, да… Разве что завтра ночью.

— А не уедут?

— А куда они уедут? Там молодой с вдовушкой милуется, от такой разве уедешь?

— Эсмонтович да-а-а-а, баба справная…

Я слушал с замиранием сердца. Мы вляпались! Какие-то лиходеи засекли Царёва на рынке и проследили за ним до самого дома! Господи Боже, его действительно никуда нельзя отпускать одного? С другой стороны, смог бы я обнаружить слежку? Феликс — точно смог бы.

— Вон, они уже намиловались. Щас спать лягут, — сказал, видимо, Чопик, потому что раздался звук затяжки и снова запахло табаком. — Никуда они до утра не денутся. Пошли отседова, а на зорьке из лабаза за ними присмотрим. А там и Фурман с Потешным и Божком подтянутся — тогда и сделаем дело.

Лабаза? Я представил себе Хлебный рынок — лабазов там было много, но на наш проулок, насколько я помнил, смотрел только один.

— Ладно, — согласился Курдюк. — Э-э-э, окурки-то забери, совсем за фраеров их держать не след. Откуда тут окуркам взяться, м? А ну как заметят?

— Добре, добре… — проворчал Чопик, а потом послышались шаги по переулку в сторону рынка.

Я сунул револьвер в карман, уцепился за край забора, подтянулся и перемахнул на ту сторону, тут же откатившись в тень.

— Слышишь? — обернулся плотный тип в картузе, судя по голосу — Курдюк. — Шарится кто-то!

— Ой, да Бога ради, пусть шарится… Ты кого-то боишься тут? Мы рынок держим, все нас знают!

Я шел за ними до улицы Угольщиков — это три квартала от рынка. Свернув в грязную подворотню, два бандита остановились у пошарпанной двери, обитой брезентом.

— Фурман, — Чопик ударил носком ботинка по двери. — Открывай, свинина!

— Это хто? — раздался голос.

— Хто-хто? Свои!

— А чего вы не там? — лязгнул замок, из открытой двери вырвался сноп электрического света, и показалась опухшая белобрысая физиономия непонятного возраста.

Курдюк бесцеремонно оттолкнул его внутрь и спросил:

— Потешный явился?

— К обеду обещались…