Мне не оставалось ничего другого, кроме как принять его предложение.

Быстрым шагом мы прошли мимо главного алтаря, оставили позади хоры и галерею, где завершалась подготовка к похоронам донны Беатриче, и направились по длинному коридору к Галерее Мертвых. Аскетическую атмосферу монастыря подчеркивали темные кирпичные стены и безукоризненной формы гранитные колонны, выстроившиеся вдоль вымощенных, плотно подогнанных друг к другу плит коридоров. По пути к загадочному месту назначения брат Виченцо подал знак отцу Бенедетто, одноглазому переписчику, который, по своему обыкновению, бесцельно бродил по галерее, уткнувшись в молитвенник.

— Что? — проворчал он в ответ. — Очередной визит к Opus Diaboli? Лучше бы вы заново оштукатурили всю стену!

Приор, исполнившись важности, предложил его сопровождать. Он хотел мне что-то показать. И поскорее.

— Прошу вас, брат! Пойдемте с нами, — распорядился приор. — Нашему гостю хотелось бы послушать истории о нашем монастыре, а вы знаете о нем больше кого бы то ни было. Вы старожил нашей общины, пожалуй, вы даже старше этих стен.

— Так, значит, истории?

Единственный глаз старика засветился от волнения при виде моей заинтересованности. Я был совершенно очарован этим человеком, который, казалось, наслаждался тем, что предъявлял миру свое уродство. Он с гордостью демонстрировал рану, зияющую на его лице вместо жизненно важного органа.

— Конечно же, у нашей обители богатая история. К примеру, известно ли вам, почему мы называем этот дворик Галереей Мертвых? — принялся вопрошать присоединившийся к нам переписчик. — Это очень просто. Здесь мы предаем земле наших братьев. Они покидают этот мир так же, как и приходят в него — без почестей и мемориальных плит. Никакой суетности. Только сутана нашего ордена. Однажды настанет день, когда весь двор будет засеян костями.

— Это ваше кладбище?

— Нечто большее. Это преддверие небес.

Банделло подошел к огромной двустворчатой двери.

Она выглядела весьма внушительно и была заперта на увесистый железный замок. Настоятель проворно отпер его одним из ключей, которые я приметил еще наверху. Мы с Бенедетто переглянулись. Мой пульс участился. Я почувствовал, что это именно то, что хотел показать мне приор. Я знал об этом еще от брата Александра и, конечно, подготовился к великому моменту. За дверью находилось просторное помещение знаменитой трапезной Санта Мария делле Грацие, которая располагалась непосредственно под библиотекой, но доступ туда был ограничен по просьбе Леонардо. Насколько мне было известно, здесь же размещалась и главная причина моего пребывания в Милане, ранее подтолкнувшая Прорицателя к написанию его зловещих писем.

Меня одолели новые сомнения — а что, если мы с Банделло, не подозревая об этом, пытаемся разгадать одну и ту же загадку?

— Если бы это помещение уже было освящено, — приор торжественно распахнул дверь, — то вначале следовало бы вымыть руки, а вы вообще не могли бы сюда войти без моего разрешения...

— Но оно не освящено, — проворчал одноглазый.

— Пока нет. Но святая атмосфера все равно проникает в душу.

— Святая атмосфера! Вздор!

Мы переступили порог.

Как я и предполагал, мы оказались в будущей трапезной монастыря. Нас окружили сумрак и холод. Холсты с этюдами подпирали стены и царили над хаосом. Повсюду валялись веревки, кирпичи, ширмы, ведра, и (чего я никак не ожидал увидеть) стоял стол, накрытый белой льняной скатертью и полностью сервированный к завтраку. Он привлекал к себе внимание — этот единственный островок порядка среди запустения, дышавшего изо всех углов. Ничто не указывало на то, что стол когда-либо использовался по назначению. Тарелки и остальную утварь покрывал многонедельный слой пыли.

— Умоляю, не обращайте внимания на плачевное состояние нашей трапезной, брат Августин, — говорил Банделло, подобрав сутану и пытаясь обойти один из холстов. — Когда-то здесь мы будем принимать пищу. Можете себе представить, это продолжается почти три года. Маэстро Леонардо держит трапезную под замком, не позволяя никому сюда входить до окончания работ. Тем временем наша мебель гниет вон в том углу. Вся эта грязь и отвратительный запах краски...

— А я ведь вам говорил, что это ад! Сущий ад, со своим собственным дьяволом и прочими...

— Бенедетто, побойтесь Бога! — не выдержал приор.

— Ничего страшного, — вмешался я. — В Риме у нас постоянно идет роспись стен. Я привычен к такой обстановке.

В глубине необъятной залы, слегка отгороженный от окружающего безобразия деревянными ширмами, виднелся большой стол в форме буквы П, на котором стояли большие, покрытые черным лаком табуреты. Там же, в темном углу, гнили, покрываясь плесенью, останки изысканного деревянного балдахина. Пока мы пробирались между этой рухлядью, Банделло продолжал:

— Еще ни один заказ по росписи нашего монастыря не был выполнен в срок. Но здесь дела обстоят хуже всего. Этому просто не видно конца.

— Это все из-за Леонардо, — вновь принялся брюзжать Бенедетто. — Он только и делает, что морочит нам голову. Пора покончить с этим!

— Успокойтесь, брат, прошу вас. Позвольте, я объясню брату Августину нашу проблему.

Банделло огляделся по сторонам, словно желая убедиться, что нас никто не подслушает. Эта предосторожность выглядела абсурдно: с тех пор как мы вышли из церкви, единственным, кто нам повстречался, был стоящий рядом циклоп. Кроме того, маловероятно, чтобы кто-либо из монахов находился здесь — все они готовились к похоронам или занимались своими делами. Тем не менее приор явно колебался, и на его лице читался страх. Он понизил голос и наклонился к моему уху:

— Сейчас вы поймете, почему я так осторожен.

— В самом деле?

Брат Виченцо нервно кивнул.

— Мастер Леонардо, художник — очень влиятельный человек. Если бы ему стало известно, что я позволил вам войти сюда, не испросив у него разрешения, он мог бы просто разделаться со мной.

— Вы говорите о маэстро Леонардо да Винчи?

— Не кричите! — зашикал он. — Вам это кажется странным? Четыре года назад герцог пригласил его лично для росписи нашего монастыря. Иль Моро хочет, чтобы семейный пантеон Сфорца находился под апсидой нашей церкви. Чтобы семья не возражала против его решения, ему нужна великолепная обстановка, которой не было бы равной. Для этого ему и понадобился Леонардо. Но поверьте мне на слово: с тех пор как у герцога родился этот замысел, наша обитель не знает ни минуты покоя.

— Ни единой, — подтвердил Бенедетто. — А знаете почему? Потому что на самом деле у этого вечно одетого в белое маэстро, который не ест мяса и не способен заколоть животное, черная душа. В его работах для нашего монастыря содержится самая страшная ересь, и он не хочет, чтобы мы ее обнаружили прежде, чем он все закончит. А иль Моро его покрывает!