Во время работы с онкологическими больными я мог неоднократно убедиться в том, что вера помогает и поддерживает пациентов. Она способна успокоить практически всех перед предстоящей операцией. Религия также помогает пациентам увидеть какой-то внутренний смысл в происходящих в их жизни событиях, даже самых тяжелых и мрачных. Вера дает надежду, которая позволяет пережить трудности. Вера и надежда идут рука об руку и имеют огромное значение для моих пациентов.

До встречи с Чико я очень хорошо понимал силу и глубину веры пациентов. Я был наивен и достаточно скептически настроен. Чико был тверд в своей вере. Он ценил и принимал трансцендентные моменты своей жизни. Но приступы стали приходить все чаще, его состояние ухудшалось, и настало время перерезать его связь с духовным миром, который он знал ранее.

У Чико не оставалось выбора. Ему было всего 15 лет, и лично мне он казался мальчиком, хотя и являлся уже кормильцем семьи. Приступы становились более частыми и более обширными, он стал неожиданно терять сознание. Это беспокоило Чико, хотя волновался он не из-за себя, а из-за того, что болезнь мешает ему работать, чтобы помогать своей семье. В конце концов состояние здоровья привело его в Hospital del Niño.

В процессе наблюдения за тем, как Джордж разговаривает с Чико, у меня сложилось впечатление, что последний увиливает, то есть сознательно перестает принимать лекарства. Добровольный отказ некоторых пациентов от медицинских препаратов свидетельствует о том, что им нравится тот разум, который у них есть: неуправляемый, не одурманенный лекарствами, которые могут не только подавить аберрантное электричество, но и прервать контакт с другой, интересной и захватывающей реальностью. Чико действительно не хотел пить таблетки, однако даже сейчас, когда он продолжал их принимать, они ему уже не помогали. Его мозг менялся, и теперь после приступа он уже не приходил в себя с воспоминаниями об ином чудесном мире. А ведь контакт с этим миром он ценил больше всего. И именно поэтому его волновала предстоящая операция: он не переживал по поводу того, выживет ли после того, как ему вскроют череп. Он думал лишь о том, сохранит ли связь с другим миром.

Некоторые пациенты самостоятельно уменьшают дозу своих психотерапевтических препаратов, потому что им нравятся сильные перепады настроения, а также доступ к большим волнам нейротрансмиттера, по которым они могут кататься. Например, лекарства отказываются принимать люди с биполярным расстройством. Чико тоже не хотел этого делать, и не потому, что это было дорого или обременительно для его семьи. Ему нравились частичные припадки и пограничное состояние, которое давало ему ощущение связи с чем-то за пределами его внутренних чувств и внутренней жизни.

Как и Чико, от эпилепсии страдал Федор Достоевский, но не желал принимать бромистый калий — лекарство, которое в ту эпоху назначали от этого заболевания. Писатель, возможно, тоже увиливал и не принимал препарат, чтобы испытать экстаз непосредственно перед началом припадка. Достоевский писал: «Я ощущал счастье немыслимое в обычном состоянии и которое невозможно представить всем тем, кто его не испытал… я нахожусь в полной гармонии с самим собой и целым миром».

Подобные трансцендентные ощущения позволяли Достоевскому почувствовать, что он занимает особое место в своем космосе, что припадки — это часть какого-то великого замысла. Видения Чико делали его жизнь особенной, придавали ей значение. Благодаря им он пользовался в своей церковной общине особым уважением, которого обычно не добиться простому подростку-батраку.

Мы поднялись на третий этаж больницы и увидели, что Чико лежит на боку на операционном столе. Нам надо было удались гамартому размером с виноградину. Эта опухоль являлась источником электричества, вызывавшего припадки. Медицинская бригада была практически такой же, с которой я работал в Лос-Анджелесе, инструменты назывались точно так же, но вот самых современных и хорошо знакомых мне устройств здесь не имелось. Вместо них я увидел те, о которых читал в учебниках и книгах о пионерах нейрохирургии.

В этой операционной не использовали пластик. В США все предметы индивидуального пользования — простыни, халаты и т. д. — упакованы в полиэтиленовые пакеты. Здесь же все это принесли завернутым в ткань, словно младенца. Рукоятки хирургических инструментов были такими потертыми, что, казалось, их использовали в течение многих десятилетий. Некоторые из них были изношены так, как вытираются за столетия камни, обточенные речным течением.

Я был младшим хирургом и должен был вскрыть череп Чико. Я быстро сделал надрез в виде подковы над ухом пациента, и скальп отошел от кости, но вот над височной долей пришлось немного повозиться. Непосредственно над ухом череп очень тонкий, а выше, ближе к макушке, становится толще. Разница в толщине приблизительно такая, как между тонким рисовым блинчиком в спринг-роллах и толстым блином из пшеничной муки. Поэтому стоит об этом помнить, когда сверлишь. Джордж говорил, что раньше в черепах сверлили дырки во время древних ритуалов. «Некоторые пациенты стремились таким образом избавиться от злых духов и демонов. Сейчас мы этим уже не занимаемся». Такая операция называется трепанацией, и она известна уже много тысяч лет. Опытнейшими специалистами в этой области были чиму — представители древней высокоразвитой культуры Южной Америки. Для трепанации они использовали специальные инструменты и обитали совсем недалеко от тех мест, где мы находились, — на территории современного Перу.

Просверлить дырку в черепе не так-то просто даже современной электрической или пневматической дрелью. В тот раз я использовал трепан Hudson Brace. До этого я никогда в жизни не держал его в руках. Этот инструмент имеет в середине U-образный загиб, который надо крутить, как ручку. На конце инструмента расположен шар. Это устройство используют для трепанации уже сотни лет. Инструмент, который тогда оказался у меня в руках, был очень похож на тот, что разработал хирург Джованни Андреа делла Кроче, живший в XVI веке и продемонстрировавший его изображение в книге Chirurgiae Libri Septem. На одной из иллюстраций в ней показан лежащий у себя дома на кровати дворянин, которому делают трепанацию черепа. Несмотря на то что времена Ренессанса давно прошли, я использовал тот же самый инструмент, которым вручную сверлят дырку в черепе над височной долей.

Я просверлил четыре большие дырки, а Джордж закончил работу небольшим зубилом, после чего вынул из черепа круглый сегмент размером с печенье. В отличие от пневматической дрели, которой я пользуюсь в США, после работы этим инструментом оставалось меньше костяной пыли, что позволяло плотнее вставить сегмент назад в конце операции при закрытии черепа. Я подумал о Карине, о том, что, наверное, лучше было бы тогда работать зубилом. Возможно, моя пневматическая дрель давала много вибрации и делала спил на несколько