Лепажа больше всего интересуют – и он неоднократно об этом говорил – путешествия и культурные столкновения, соприкосновения. Лепажа интересует Восток, в одном из интервью он напрямую указывал, что его контакт с Японией полностью поменял его театральную оптику, до этого обусловленную традицией западного театра. Это можно видеть на примере ряда его драматических спектаклей (The Blue Dragon, например), а также совершенно особенной постановки 2009 года на фестивале в Экс-ан-Провансе по Игорю Стравинскому – «Соловей и другие небылицы». Особенна помимо китайской эстетики она вот чем: мало того что на сцене сделан натуральный водоём, в котором по пояс стоят исполнители (оммаж вьетнамскому марионеточному театру на воде), так ещё и введены приёмы театра теней и кукольного театра (включая огромных кукол, в 2–3 человеческих роста), что, вообще-то говоря, редко можно увидеть в опере. В интервью он говорит: «К тридцати годам я понял, что заниматься театром означает также много путешествовать», и совсем необязательно понимать здесь путешествие в буквальном смысле, как перемещение по городам и весям. Ментальные путешествия бывают на порядки интересней.

Его спектакли не ограничены тем временем, на протяжении которого они идут, работы Лепажа не заканчиваются им самим, он отдаёт финал на откуп зрителям; именно поэтому нужно быть внимательным не только к происходящему на сцене, но и к самому себе, к тому контексту, в котором ты сам находишься и который обязательно обусловит персональное понимание работы, проделанной Лепажем. Не нужно ждать от режиссёра, что он скажет, о чём это или для чего это сделано, – надо отвечать на такие вопросы самому. Лепаж является крепким представителем современного театра в его магистральной тенденции – синтетичности. Например, в опере «Осуждение Фауста» Гектора Берлиоза, поставленной Лепажем в Met в 2008 году, видим богатейший набор визуальных средств. Во-первых, вся сцена построена как набор вертикально и горизонтально расположенных ячеек, в каждой из которых что-то происходит, причём ячейки по горизонтали могут объединяться в длинные ряды для действий, например – хореографии, которая занимает значительное место в спектакле. Вся задняя стена – целиком или по ячейкам – используется как пространство для видеопроекции. Временами на базе этого получаются действительно фантастические приёмы; так, например, к концу первого акта перформеры из верхнего ряда ячеек начинают по одному шагать назад и падать в проём; тут же под каждым из них проецируется видео, на котором человек падает в водоём и медленно уходит под воду. И вот уже вся стена залита синевой, в которой плавают люди в пышных платьях, окружённые пузырьками. В другой же момент реальные перформы, подвешенные на канатах, скачут на лошадях, спроецированных на стену за исполнителями. Лепаж сам отмечает, что в работе над этой оперой его интересовал кинематографический подход к рассказыванию историй, который и нашел воплощение в такой масштабнейшей работе с видеопроекцией.

Возьми любой спектакль Лепажа – и главной его темой окажется он сам, канадский мальчик. Делает он спектакль The Andersen Project – и на материале жизни и творчества Ханса Кристиана Андерсена разбирается с собственной сексуальностью, одновременно в одно лицо в этом же спектакле и играя; ставит «Гамлета/Коллаж» в Театре Наций и показывает себя же – человека, сошедшего с ума с концом космической эры; делает автобиографический спектакль «887» – ну, тут уже и так понятно. Он говорит: «Я всегда стараюсь найти равновесие между «историей» с маленькой буквы и «Историей» с большой буквы, поскольку одна отсылает к другой. Я хочу, чтобы зрители вошли в большую тему через маленькую дверь». Свои симпатии к путешествиям и синтезу культурного опыта Лепаж прямо переносит в театр: его спектакли неоднородны по стилю, даже в рамках одной работы могут быть совмещены ультраформализм и конвенциональный мимесис, архаика и актуальный китч. Робер Лепаж своими работами иллюстрирует главную мысль о современном театре, которую нужно постоянно держать у себя в голове: современный театр разный.

Этот немецкий режиссёр сначала работал актёром в Фольксбюне у Франка Касторфа. Опыты в режиссуре он начал ещё в середине нулевых, но эти его ранние спектакли всем не нравились, не нравились они и Касторфу. Что называется, настоящий успех пришёл к нему после спектакля Murmel Murmel, поставленного в 2012 году по книге Дитера Рота, который можно посмотреть онлайн. На обсуждении видеопоказа спектакля Pfusch в Москве Фритч рассказывал историю появления этого спектакля. Он предложил Касторфу книгу художника Рота, на что худрук Фольксбюне отвечает, что он, конечно, знает эту книжку, но ему необходимо её перечитать. Здесь следует отметить, что книга Рота состоит из одного слова murmel, которое повторяется на протяжении почти 150 страниц и переводится как «мычание» или «невнятное бормотание». Фритч никак на это не реагирует, Касторф с драматургом ищут книгу – она вообще довольно редкая, – кое-как находят и после этого зовут Фритча на встречу в кабинет Касторфа. Режиссёр рассказывает, что у Касторфа были тонкие-тонкие губы, как обычно бывает перед тем, как он впадает в ярость, и что он сказал, что пьеса из шести букв – это невозможно. Когда Фритч ответил, что это, разумеется, возможно, Касторф сказал, что никогда не будет в Фольксбюне спектакля ради шутки. Драматург предложил Фритчу поставить «Похождения бравого солдата Швейка», а тот начал объяснять Касторфу, что это вообще не шутки, что эта книга – это музыка и поэзия одновременно. Так появился один из самых смешных спектаклей последнего десятилетия.

Поборники классики были бы удовлетворены: Фритч не изменил в авторском тексте ни слова, актёры полтора часа только и делают, что повторяют «Murmel Murmel». Как это растягивается на такое время? Безумным образом. В своей фирменной кислотно-цветной стилистике Фритч выстроил мобильные декорации, которые представляют собой несколько цветных плоскостей, расположенных друг за другом, которые то сжимаются, образуя узкие ворота, то расширяются до зеркала сцены. Перформеры – мужчины и женщины в серых костюмах, с причёсками, как у депутатш российского парламента, и с болезненным гримом на лице – показывают разнообразные пластические сцены: то выходят на сцену, как на подиум, по очереди, у переднего края выкрикивая «Murmel!» и занимая карикатурные позиции, то всё время падают друг за другом в оркестровую яму, то рушатся с шумом в боковые окна, то танцуют в балетных пачках. У Фритча туповатый карикатурный юмор и кривлянья доведены до гротеска; будучи помещены в контекст авангардного театра, они производят поразительное впечатление.

Ставит Фритч и по драматическим текстам, например «Физиков» Фридриха Дюрренматта, которых тоже можно посмотреть в Сети. Этот спектакль проходит в скособоченном кубе из мягкого кислотно-зелёного материала, всё это напоминает комнату в дурдоме для буйных. Собственно, действие пьесы и разворачивается в психиатрической больнице. Актёры ведут себя просто дико: появляются с колосников, выпрыгивают из-за стен, орут друг на друга, ползают по звериному. Вообще манера работы с перформерами в этом спектакле у Фритча очень анималистичная, когда появляется семья с детьми (на них всех грим, делающий их похожими на зомби), дети выглядят как маленькие дикие звери, которые потерялись. Полицейский появляется с огромной сигарой длиной в полруки, а когда чиркает зажигалкой, из неё вспыхивает пламя на полметра; за ним с железным ведром бегает помощник, похожий на Гитлера. Абсурда добавляют возрожденческие костюмы с гиперболизированно длинными рукавами (главную надсмотрщицу больницы в конце спускают за эти рукава из-под потолка), отсылающими к смирительной рубашке.