Но Анна не искала этому никакого объяснения. Просто женщина есть женщина, как береза есть береза. Не стоит вторгаться в святая святых вещей, тем более человека. Индивидуальность – последняя тайна любого создания, и ее надо уважать. Лишние вопросы – непочтительность к Господу. Люди сотворены не для того, чтобы играть с Ним в прятки.

Об этом размышляла Анна, сидя в беседке.

Это была рослая, сильная женщина из рода моряков. От них она унаследовала глаза цвета воздуха над морем. Люди с такой радужной оболочкой не противопоставляют себя миру, но принимают его таким, каков он есть. Вид незнакомых берегов и дальних стран не меняет выражения этих глаз. Они просто отражают, и в этом их особенность.

Их обладатели способны любить по-настоящему. Они ничего не избегают и ни к чему себя не принуждают. Глухонемой так и не написал портрет Анны, но это сделал его младший сын. Я видела дедушкину работу. Старость придала чертам Анны мягкости, это хорошо видно на полотне. Хотя, возможно, все дело в том, что дедушка как никто чувствовал ее хрупкость.

Но глаз Анны на портрете не видно. Она сидит, опустив их долу, словно читает. И здесь, как мне кажется, дедушка Абель просто усомнился в своих силах.

Так Анна и сидела в беседке в тот пасмурный летний день, пока не увидела направлявшегося к ней Сульта. Маринист устроился на скамейке рядом с женой и погладил ее по колену. Потом он снял с ноги Анны башмак с оторванной пряжкой и пошел в сарай поискать инструмент для ремонта.

И вечером, когда Сульт заехал младшему по уху, Анна меньше всего беспокоилась о мальчике. Ее волновало состояние мужа. Весь вечер она напрасно пыталась пробиться через глухую стену его меланхолии, что в конце концов его рассмешило. И когда Сульт, заключив ее в объятья, признавался в любви, касаясь ее кожи кончиками пальцев, Анна совершенно забыла о мальчике.

Таково ей было жить с глухонемым.

Первые строки, оставленные рукой моего деда, датируются 1884 годом. Тогда ему шел двенадцатый год.

Его отец все лето занимался живописью в Вёрмделанде, потому что именно там и было написано это письмо. Абель допускает орфографические ошибки, и буквы по-детски округлы. Мальчик рассказывает о своей жизни родителям, которые, очевидно, ненадолго покинули арендованный на летнее время домик.

Сбегая к морю по прибрежным камням, Абель заметил вдали корабль. Стоял полный штиль, так что до берега доносилось слабое жужжание турбинных лопаток. Судно, по словам мальчика, выглядело столь впечатляюще, что он остановился, в изумлении разинув рот. Абель следил за ним, пока оно не скрылось за мысом. Это был «Гаутиод», корабль, которым управлял Старина, его дедушка.

Как хотелось Абелю уплыть вместе с ним!

Вот и все, что было в этом письме. Из всего написанного дедушкой до отъезда на Яву только оно и сохранилось. Единственный уцелевший документ дедушкиного детства – именно так следует характеризовать тот период его жизни.

Однако первым родину покинул Оскар.

Что знаю я о его детстве, юности и обстоятельствах, заставивших принять роковое решение? Почти ничего. Мне известно, что дедушка Оскар был человеком горячим и нетерпеливым и неудержимо рвался к намеченной цели. Но судьба то и дело ставила перед ним непреодолимые препятствия. Наткнувшись на очередную преграду, дядя Оскар чесал лоб и сворачивал с дороги.

В альбоме Си сохранилось лишь несколько его фотографий. Молодой дедушка Оскар выглядит сильным и высоким, чуть постарше – слишком грузным для своих лет. Он никогда не смотрит в камеру – либо щурится, либо отводит глаза в сторону, – поэтому сказать что-либо о его взгляде трудно. Обычно дедушка Оскар снимался в типичном для путешественника в тропиках костюме – белой хлопковой куртке и белых брюках из батика – и почти всегда что-нибудь держал в руке, например, трость или сигару. Он рано полысел, у него был такой же большой рот, как и у дедушки Абеля, но с более тонкими губами. Мне не нравились острые скулы, вносившие дисгармонию в его черты и, как мне казалось, свидетельствовавшие о его двуличности.

Быть может, это мое впечатление объяснялось тем, что я его мало знала. Детей дедушка Оскар не оставил, и рассказать о нем было некому. Другими словами, в семье он так и остался всем чужим. И даже на снимках дедушка Оскар всегда выпадает из фокуса, словно постоянно находится в движении.

Он будто старается от кого-то ускользнуть.

Вот дедушка Оскар сидит на длинной стене из белого камня, закинув ногу на ногу, и играет ножом. На его указательном пальце блестит огромный перстень, в другой руке он небрежно держит сигару.

Сдав экзамены за курс средней школы, дедушка Оскар отказался учиться дальше. Быть может, он не имел такой возможности. Так или иначе, в нем рано дала о себе знать деловая жилка. Деньги его пьянили. Одному Богу известно, что он хотел на них приобрести.

Он рано завел нужные связи и ездил из города в город, проворачивая аферы, вероятно, не всегда законные. Главным его талантом был хорошо подвешенный язык. Живой, насмешливый, ироничный, дедушка Оскар не имел недостатка в друзьях. Он умел поднять настроение. Заставлял людей смеяться и сам охотно веселился вместе с ними.

Гораздо хуже дело обстояло с терпением.

Лето после окончания школы он провел в конторе известного торгового дома в Стокгольме. Оскар хотел освоить основы бухгалтерии, правила торговли и деловой переписки. Предприятие, которое занималось импортом тканей и готовой одежды, возглавлял отец одного из одноклассников Оскара, юркого еврейского парня.

Одноклассника звали Отто, и свою будущую профессию он осваивал с нуля. Оскар увидел в этом шанс, которым не замедлил воспользоваться. Они сидели каждый за своим столом в одном кабинете, выходящем окнами во внутренний двор здания торгового дома. Перед окном рос раскидистый клен, и поэтому свет, падавший на бухгалтерские книги, мерцал зеленым.

То лето выдалось жарким. Звуки с улицы доходили до них приглушенными, словно здание было укутано ватным одеялом, потому что между ним и улицей находились еще торговые помещения. Это были огромные темные залы с тяжелыми деревянными прилавками, где до самого потолка громоздились полки с товаром. Три пожилых господина в строгих костюмах сновали от стола к столу с ножницами и деревянными линейками в руках. По приставным лестницам они поднимались к верхним полкам, откуда с гулким стуком падали вниз тяжелые тюки. Сукно разворачивалось с сухим потрескиванием. Там даже разговаривали вполголоса. Разве что время от времени лестница, царапающая пол, вносила разнообразие в приглушенное однообразие звуков.

В этой комнате, погруженной в сумерки бутылочного цвета, Оскар чувствовал себя, будто на морском дне. Полумрак не позволял различать контуры полок и прилавков, в то же время естественного освещения было вполне достаточно для работы. Иногда пробившийся сквозь шторы солнечный лучик играл на лице Отто, и тогда Оскару казалось, что его бывший одноклассник – морской принц. На лице Отто лежала зеленоватая тень, словно Оскар смотрел на него сквозь слой воды. Отто был бледный и смуглый, щеки его покрывали ухоженные бакенбарды.