Тетя Парри смягчилась и похлопала меня по плечу.

— Вы ведь крестница Джосаи, и ваш папа был человеком почтенным, профессиональным медиком. Вас с Маделин нельзя сравнивать; вы с ней выросли в совершенно разных условиях. Что ж, ее судьба — урок для всех нас.

Как только тетя Парри поднялась к себе, я тоже поспешила удалиться в свою комнату и, усевшись на кровати, попробовала распутать клубок мыслей, не дававший мне покоя. Смерть Маделин послужила причиной странной встречи… Конечно, я его не узнала! Да и как было узнать? Ведь мы с ним виделись больше двадцати лет назад, когда оба были детьми. Однако все события и обстоятельства нашей тогдашней встречи я помнила отчетливо, как будто все происходило неделю назад.

В тот год начало весны выдалось сырым и холодным. Всю ночь безостановочно шел дождь… Именно дождь, барабанивший по стеклу, не давал мне уснуть. Я лежала в постели, натянув одеяло до самых ушей. Наконец, я погрузилась в неглубокий сон, но вскоре проснулась от стука нашего дверного молотка, за которым последовали сильные удары кулаком в парадную дверь.

Я села; вначале мне показалось, что гремит гром. Но потом я услышала издалека голос:

— Доктор! Доктор Мартин! Проснитесь, сэр!

Я вскарабкалась на подоконник и выглянула на улицу. Детская в нашем доме находилась на самом верхнем этаже; дом был старый и узкий, и комнаты помещались одна над другой, как в детской башне из кубиков. Еще не рассвело; далеко внизу тускло светил фонарь. Вокруг него разливался неверный круг желтого света. Фонарь держала в руке смутно различимая фигура. Я не испугалась, потому что привыкла к ночным визитам.

В нашем городке к моему отцу за медицинской помощью обращались чаще всего. Вторым врачом был старый доктор Фрей, но все знали, что доктор Фрей никогда не выходит из дому до завтрака, даже если дело срочное. Исключения он делал лишь для представителей знати. Вдобавок мой отец получил лицензию полицейского врача, и его вызывали на все происшествия. Нередко в предрассветные часы его вызывали, чтобы осмотреть безжизненный труп какого-нибудь бедняги, павшего жертвой пьяной драки в пивной, или мертвого бродягу, найденного у дороги. Такой ранний вызов мог означать что угодно: от полицейского дела до родов. Хотя в ту пору мне исполнилось всего восемь лет, в подобных вещах я уже прекрасно разбиралась.

Возможно, читателям я кажусь ребенком не по годам развитым, но именно так и обстояло дело. Когда мне было три года, умерла моя мама, и я осталась на попечении отца, экономки Мэри Ньюлинг и няни Молли Дарби, девицы рыхлой и вялой. Я обожала исследовать наш дом; бегала вверх-вниз по узкой лестнице и знала все укромные уголки. Впрочем, за мной не особенно следили. Вот почему мне часто удавалось подслушивать разговоры, не предназначенные для моих ушей, и узнавать много того, о чем большинство моих сверстниц даже не подозревало.

Одним словом, в тот день я тоже не боялась, что кто-то придет и прикажет мне снова ложиться в постель. Я слышала, как Молли мирно похрапывает в своей кровати в комнатке напротив. Ночной гость мог разнести нашу парадную дверь, а она бы даже не пошевелилась.

Я попробовала поднять раму, но моим слабым рукам удалось сдвинуть ее всего на дюйм. Над горами на горизонте уже занимался холодный серый рассвет. Сквозь щель я услышала голоса, которые отчетливо разносились на морозном воздухе. Отец спустился, открыл дверь и сейчас с кем-то разговаривал. Я услышала, как он сказал:

— Я сейчас же отправляюсь. Пожалуйста, сходите на конюшню и попросите мальчика запрячь пони в двуколку!

В тот миг в меня словно вселился какой-то бесенок. Не большой и серьезный бес, а именно маленький бесенок, маявшийся от безделья. Мне вдруг ужасно захотелось поехать с отцом. Я решила, что это будет забавно… Конечно, если я попрошу отца взять меня с собой, он ответит, что об этом и речи быть не может. Зато конюху наверняка понадобится немало времени, чтобы запрячь в двуколку новую кобылку, купленную взамен прежней. Наша прежняя кобылка отличалась нравом кротким и безмятежным; она никогда не возражала против того, чтобы маленькие девочки садились на нее верхом. Бывало, после того, как я забиралась на нее, она спокойно позволяла себя запрячь. Но потом она состарилась, и ее отправили на одну славную ферму, где вдоволь кормили и держали в теплом стойле — во всяком случае, так сказал мне отец. Я знала, что это неправда и наша старая кобылка отправилась на бойню. Но мне не хотелось огорчать отца своими догадками, поэтому я притворилась, будто верю в его ложь во спасение.

В детстве я иногда задумывалась: а правда ли мы после смерти отправляемся на небо, или нас тоже отправляют куда-нибудь вроде бойни? Потом я, конечно, корила себя за такие мысли, потому что в Библии говорилось о небесах, о рае и аде. Я бывала на похоронах и проникалась печалью и смирением, слушая слова о вечной жизни… К сожалению, о пони в Священном Писании ничего не говорилось.

Итак, в ответ на слова отца я лишь кивнула и выразила надежду, что фермер будет иногда угощать нашу старушку морковкой, потому что она ее очень любит. Отец, явно испытав облегчение оттого, что я не разрыдалась, ответил: да, насчет морковки он совершенно уверен. Так я рано поняла, что иногда проще принять заведомую ложь, потому что правда слишком тяжела. Подрастая, я неоднократно сталкивалась с примерами подобного поведения. Хотя даже в истории с морковкой стало ясно: ложь нуждается в том, чтобы ее постоянно приукрашивали. Оглянуться не успеваешь, как необходимость лгать и приукрашивать ложь становится невыносимой.

Впрочем, в тот день меня заботило совсем другое: как влезть в одежду. Одевание было сложным делом, и я обычно прибегала к помощи Молли. Разумеется, о том, чтобы разбудить Молли, не могло быть и речи. Мне удалось самостоятельно надеть панталоны, нижнюю юбку и платье, но ботинки Молли унесла, чтобы их почистить, поэтому я сунула босые ноги в совершенно не подходящие к случаю легкие атласные туфельки, на плечи накинула вязаный шерстяной платок и сбежала вниз по черной лестнице.

Затем передо мной встала поистине неразрешимая задача: как выбраться из дому? Парадную дверь отперли, но бежать из дому через нее было рискованно. Там меня могли увидеть. Дверь черного хода была заперта, а я знала, что едва ли сумею отодвинуть тяжелый засов.

Спустившись на первый этаж, я вдруг услышала из кухни лязг и поняла, что кто-то мне помог. Высунув голову из-за угла, я успела заметить, что дверь распахивает Мэри Ньюлинг. Видимо, ее разбудил шум. Наша экономка в мешковатой ночной сорочке и клетчатом платке являла собой внушительное зрелище. К тому же вся голова у нее была в тряпичных узелках. Когда я в первый раз увидела ее ухищрения, очень удивилась. Зачем Мэри Ньюлинг завивает волосы, если они у нее всегда спрятаны под большим чепцом?

Высунувшись во двор, Мэри Ньюлинг громко осведомилась:

— Что случилось?

— Доктора вызывают на шахту! — отозвался незнакомый мужской голос.

— Господи помилуй! — воскликнула Мэри. — Что там — взрыв или свод обрушился?

— Ни то ни другое, хозяйка, только один труп нашли.