Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Старший будет всеми силами стараться вернуть себе свое детское место в этой семье. Он может начать болеть, регрессировать (снова начинать сосать пальцы, писаться в постель, забираться в коляску или кроватку малыша, хотеть к маме на ручки), но часто получает возмущенный отказ или бывает застыжен: «Ты что, маленький?» или «Ты же уже взрослый!». Часто он просто вынужден выполнять все, что потребуют, чтобы не нарваться на очередную порцию родительской злости или недовольства. Весьма непросто иногда объяснить такому родителю, что старший – не есть взрослый. Потому что этому «взрослому» всего каких-нибудь три года от роду, или пять, или восемь. Что дела не меняет. И он по-прежнему ребенок в этой семье, а не неестественно рано повзрослевший родитель.
В результате такой жизни старший ребенок по жизни несет слишком много ответственности, часто беря под покровительство всех и вся, уставая, не успевая проживать свою жизнь, не очень умея брать за нее ответственность на себя, потому что его приучали всегда отвечать за другого. А вот это он прекрасно умеет делать.
Его «недопрожитый» возраст всегда будет «фонить», либо отзываясь в нем тоской, либо желанием «допрожить». В нем всегда будут храниться залежи вины, поскольку на нем всегда лежали залежи ответственности. Он будет привычно считать себя виноватым за то, что кому-то плохо, кто-то обделен, несчастен, нуждается. Ему будет непереносимо сталкиваться с чужим недовольством или с фактом того, что он может не справиться с тем, за что взялся.
С детства в нем может застрять этот ужасный страх – не соответствовать, что-то выпустить из-под контроля, не предусмотреть, пропустить. Даже во взрослом возрасте ему бывает сложно понять, что он и не должен был соответствовать возложенной на него роли родителя, что это было просто невозможно, потому что он был ребенком. И отвечают за факт его непосильной ноши, за сверхответственность, которой его нагрузили, – его родители.
На младшем ребенке тоже значительно отражается эта инверсия. Поскольку старший ребенок часто злится на то, что ему поручено сложное дело и он постоянно находится в поле несправедливого отношения, то младший живет в постоянном смешении одновременно заботы и агрессии. У младшего, становящегося жертвой злости или манипуляций старшего, может начать развиваться пассивно-жертвенная психология. Он привыкает к заботе и привыкает получать ее в смешанном с агрессией виде. И потому растет одновременно в пассивности и страхе нападения или использования.
К тому же воспитывающий его старший ребенок, сам лишенный детства, дает младшему множество посланий также про раннее взросление: «давай уже быстрее умей все, что я умею». И это понятно, взросление младшего – освобождение для старшего. И младший также начинает страдать и ощущать вину, если чего-то еще не умеет, по-своему страдает, если делает что-то хуже всех в семье (что естественно, он же самый младший).
В силу того, что младший не может в открытую пожаловаться на старшего (он от него очень зависит), он может обучаться широкому спектру пассивной агрессии: нытью, капризам, саботажу, манипуляциям, обидам. По законам ретравмы, младшие постоянно ищут покровительства и заботы, пассивно принимая ее вместе с агрессией, которая почти наверняка им может перепадать в тесно сплетенной с заботой форме.
Если старший ребенок вырастает в символическом посыле «ты можешь, ты должен, попробуй только не справиться», то младший – «ты не можешь, ты еще маленький, ты зависим от другого, у тебя не получится». В каждом из этих посылов тяжело расти. И в том, и в другом предстоит решать свои задачи. Старшим – учиться не брать на себя лишнего, позволять себе ошибаться и не мочь. Младшим – видеть свои силы, ресурсы, учиться опираться на себя, а не только искать покровителей и зависеть от их «спасательства» или невроза ответственности.
Маленькая зарисовка, по-своему традиционная для сиблинговых историй, по-своему специфичная, впечатлившая меня, отраженная в судьбе одной молодой женщины.
Я знаю ее уже взрослую. Сама уже мама, замечательный профессионал. Хороший организатор, много всего делает, за все отвечает. С виду – уверенная, сильная, красивая, нежная, с мальчишескими, впрочем, повадками, никогда и не подумаешь, что она чего-то боится.
«Меня почти постоянно трясет, – как-то рассказывает она. – Я уже так давно с этим работаю, но это никуда не уходит». Она обвиняет себя в том, что никак не может справиться с собственным страхом, привычно вытесняя тот факт, что это именно страх и есть. Но, слушая лишь небольшой кусочек из ее детской истории, я нисколько не удивляюсь, что ее трясет, скорее мне удивительно, что для нее были не так очевидны эти связи – ее прошлая история и настоящий симптом.
Когда она родилась, ее старший брат был так расстроен и недоволен этим фактом, что пытался выкинуть ее с балкона. У него просто не получилось, подоспели родители. Другая семейная история гласит, что мама, как-то вернувшись с работы, не нашла свою дочку. Ее долго искали, оказалось, что она спит в ковре. Брат, устав слышать ее младенческие вопли, просто закатал ее в ковер, там она, накричавшись, и заснула.
Неудивительно, что ее жертвенность стала проявляться слишком рано. Символически младенец все время «проверяет», способен ли он выжить в этой семье. Вот и она проводила свою семью через ряд ужасных проверок. Ей не раз в детстве выписывали смертельный диагноз, говоря ее матери «прощайтесь, она не выживет». Поскольку мама в таких крайних случаях активно включалась и становилась заботливой и очень любящей матерью, она все же осталась жить.
При этом все ее детство было отмечено играми с приятелями брата, которые лазали по крышам, трубам и другим интересным для мальчишек, но жутковатым для нее местам. «Ну ты что, перепрыгнуть не можешь?» – постоянно слышала она недовольный голос брата. Вот с тех пор она и устраивает себе с завидной регулярностью серьезные препятствия и мужественно их преодолевает.
Такой ранний и регулярный опыт серьезной агрессии и нападений не может не отразиться, не застрять в теле. Я не удивляюсь, что ей почти постоянно страшно, если только она решается хоть сколько-то ощущать себя. Я удивляюсь тому, как она привычным способом осуждает и шпыняет саму себя, ну в точности, видимо, как ее брат тогда. Это то, чему она так хорошо научилась: жить в ожидании нападения, осуждения, критики. И, став взрослой, она не жаждет встречаться со своим, тоже уже повзрослевшим братом. И ей трудно передать большую часть ответственности за это своим родителям, она привычно осуждает себя за этот страх перед каждым ответственным «прыжком» в сложное и неизвестное.
Старших детей, конечно, можно просить о помощи, тем более что она часто действительно нужна, особенно закрутившейся маме. Просьба в отличие от долженствования все меняет, помогая старшему выбирать: отзываться на просьбу или сказать «извини, мама, я не могу» или «я не могу прямо сейчас, но помогу тебе позже». Ведь именно это вы бы услышали, если бы обратились за помощью к постороннему человеку, и он, не обязанный выполнять вашу просьбу, мог бы вам спокойно отказать. Наш старший ребенок тоже человек со своими планами, задачами, хотениями или нежеланиями, и тот факт, что он самый близкий нам человек, не означает, что мы можем позволить себе использовать его в своих интересах, по своему усмотрению. Не означает, что вместо просьб он должен слышать приказы.
