– Никак нет, товарищ Либерман!

Пахом гаркнул как можно радостнее, хотя на сердце сразу же навалился тяжелый камень, ибо понимал, что отрицательный ответ напрямую подведет его под трибунал, не зря же чекист про «уйму бойцов» настойчиво напомнил. И про возможную награду, что будет за «добрых щук». Так что выбора не оставалось – политика кнута и пряника завсегда эффективна.

– Сегодня ночью уйдем в Тунку. Возьми два взвода в сопровождение, пулемет обязательно, мало ли что. За офицеров головой отвечаешь, врача к ним немедленно направь, с собою его тоже заберем. И в дом перенеси, на кровати, самый лучший уход обеспечь. Они сейчас величайшую ценность представляют, а потому новой промашки быть не может!

– Так точно, товарищ Либерман! Все сделаю!

Пахом рявкнул, но ему было не по себе от свалившихся на него дополнительных обязанностей. Но деваться было некуда – попала собака в колесо, так пищи, но беги!

– Вот и хорошо, товарищ Ермолаев! И особенно держи свое внимание на прапорщике – он самый слабый и уже готов сломаться. Нам нужно на него только хорошо надавить, но бережно, бережно…

К великому изумлению, красные засуетились вокруг него, как квочка у цыпленка – вот уже два раза его осматривал врач, сухонький дедок, таких неоднократно показывали по телевизору в кинофильмах про доброе царское время. Слушал и прощупал организм, дал выпить какие-то настои и порошки, потом пустил в ход мазь – тягучую и вонючую.

Во время процедуры старичок молчал, только хмурился, лишь иногда спрашивал о болях, и все время при том постоянно приговаривал, называя его «милостивый государь». Вот и сейчас, надавив сухонькими пальцами на низ спины так, что Пасюк застонал, старичок пробормотал:

– Вам, милостивый государь, три недельки постельного режима, никак не меньше, и никакого беспокойства. От поездок тоже стоит воздержаться…

– Ничего, их благородие душегуб изрядный, так что до Тунки доедет. – Густой ненавистный голос «командира», что за малым его не задушил, заставил Пасюка заскрежетать зубами. А вот старичок удивил его – доктор воинственно задрал голову и тонким голоском, в котором прозвучала несгибаемая воля, твердо произнес:

– Для меня, милостивый государь, нет белых и красных, для меня есть больные и раненые. А насчет дороги позвольте мне судить, я в Тункинской лечебнице уже двадцать лет лечу людей независимо от своих симпатий или антипатий!

– Доктор, вопрос с поездкой решен, сани уже запряжены. Так что извольте собираться – моих красноармейцев, что их благородие изранил, немедленно отвезем в больницу. И вы едете с нами! Все!

Голос командира был настолько суров и беспощаден, что старичок сразу пошел на попятную – интеллигентского задора хватило ненадолго. Он только пробормотал, обращаясь к статной, со следами былой красоты на лице, пожилой женщине, одетой в старинное, длинное платье, с наброшенным на плечи цветным платком.

– Вы уж, милочка, им «уточки» приладьте, а то мочиться под себя всю дорогу будут. А у них урина с кровью. Нехорошо-с. Исподнее еще одно дайте, мало ли что произойдет в дороге, а мне их переодеть надо будет в сухое, а то замерзнут от мокроты. И настоя налейте – им обильное питие нужно, почки промыть.

– Сделаю, Иван Петрович, – с небольшим поклоном уважительно ответила женщина и тут же принялась хлопотать, слушая короткие, но емкие рекомендации доктора и не обращая внимания на рослых красноармейцев, что заполонили чуть ли не половину небольшой комнаты.

Именно в доме, на мягкой кровати, а не на досках в первом узилище, пришел в себя Пасюк. Теперь он уже не притворялся – отделали его по первому разряду, как только Богу душу не отдал. Артемов, на соседней койке выглядел не лучше, над ним тоже хорошо «поработали».

Эта добрая женщина, судя по всему, хозяйка, взяла на себя всю заботу о них. Причем руки у нее были добрые – не по принуждению делала, а по собственной охоте, настолько бережными были ее прикосновения к его избитому телу. Даже пыталась кормить с ложечки, как ребенка, и чуть не плакала, когда он не глотал вкусный до жути бульон. И убирала за ним охотно, когда гадил под себя.

Единственное, что сильно напрягало Пасюка, так это то, что она молчала все это время, не произнеся ни одного слова. Да и он молчал – избивший его командир пообещал придушить, если он попытается заговорить. И это не было пустой угрозой – эти умалишенные были явно способны убить любого, кто не пожелал бы участвовать в их гнусных игрищах.

Связываться с этим головорезом в третий раз Александр не желал, убедившись на собственной шкуре, насколько тот сильнее его. А шашкой владеет так, что Пасюк искренне позавидовал – не то, что его, инструктора по фехтованию, ведшего у них занятия, нашинковал бы в мелкую стружку. И где его только научили сабельному бою?!

Одно утешало – даже сейчас его, беспомощного, лежащего на кровати, если не боялись, то изрядно опасались. И мордовороты ряженые рядышком стояли с карабинами, и руки с ногами связали, пусть и не туго. Заслужил он у них репутацию, а это многого стоило.

Женщина собрала их в дорогу, привязав к промежности нечто похожее на грелку, дабы было, куда им мочиться, надела сверху подштанники, затем, к удивлению Пасюка, шаровары с желтыми линялыми лампасами, многократно стиранными, но чистыми. Затем при помощи красноармейцев их облачили в почищенную бекешу и шинель, натянув на головы папахи. И лишь после этого женщина вытерла краешком платка мокрые глаза и молча перекрестила их на дорогу.

– Спасибо, – тихо сказал ей Александр и тут же был прерван свирепым рыком своего давнего мучителя.

– Еще одно слово, вашбродь, забью тебе в пасть рукавицу – через задницу дышать у меня станешь!

Пасюк замолчал, но на душе запели соловьи – и все дело в случайных оговорках «командира», или отнюдь не случайных у «доктора». Значит, их увезли в какую-то глухомань, но теперь привезут обратно в долину, в Тунку, вряд ли они оба имели в виду одноименную бывшую казачью станицу. Ведь там, как точно знал Александр, никакой больницы не было, а только фельдшерский пункт.

А уж там ни у одного олигарха возможностей не хватит всех на корню купить или запугать – если не сбежать, то сообщить куда нужно о творящемся беспределе они смогут, благо знакомые и друзья имеются…

В небе ярко светила луна, мороз спал – не погода, а одно удовольствие. Первый раз в жизни Пасюк ехал лежа на санях, заботливо прикрытый тулупом, а не на сиденье автомобиля. Вот только напротив сидела целая парочка конвоиров, не сводя с него глаз, да и ноги, руки были крепко связаны.

Пасюк предвкушал долгую поездку по тайге и трудный спуск в долину. Но к его величайшему удивлению, стоило саням выехать в открытые настежь высоченные ворота под вереей, разукрашенной затейливой резьбою, как вместо ожидаемой тайги он увидел весьма обширное село, раскинувшееся чуть ли не в голой степи.

– Ни хрена себе!