они всего десятка полтора шагов. Жестом солдат показал — идти нельзя. Чурсин лег. Дальше продвигались только ползком.

Еще один близкий разрыв засыпал обоих комьями сырой земли. Старшина провел рукой по вороту гимнастерки. По-прежнему никакого страха он не ощущал. Не вспомнил и об оставленном на болоте самолете.

Орудие стояло всего метрах в пятидесяти впереди. Раньше Чурсин его не видел — прикрывали деревья. Расчет прильнул к противоосколочному щиту.

Никто не удивился появлению старшины авиации. В кромешном аду, который царил вокруг, было не до него.

Опять близкий разрыв. Нет, это выстрелило орудие. Чурсин встал. Только теперь он услышал, именно услышал, как это ни странно, наступившую тишину — артиллерийская подготовка окончилась. Доносилась лишь частая пулеметная и ружейная стрельба.

Старшина пристально вглядывался в пространство впереди — широкую лесную просеку, за которой начиналось открытое поле, — и не понимал, в кого стреляли артиллеристы.

Орудие вздрогнуло второй раз, третий. Выстрелы следовали один за другим. Чурсин опять посмотрел вперед, но увидел лишь клубы дыма и пыли, поднимавшиеся с поля.

Потом орудие смолкло. Прекратилась и перестрелка. А через минуту оглушающие разрывы вражеских снарядов снова заплясали в лесу.

Нарастающий свист… Вздыбилась земля, исчезло небо…

Старшина упал, с трудом повернулся на бок, стараясь осмыслить, что же случилось. Неподалеку увидел чудом уцелевшую пушку. Несколько артиллеристов лежали вокруг.

Чурсин подполз ближе. Крайним оказался Птахин. Хотел было спросить у него, что делать, чем помочь, но заметил кровь на лице. Глаза Птахина были закрыты.

«Убит!» — ужаснулся старшина.

Лицо было только поцарапано. У артиллериста оказалась глубокая рана в бедре. Когда Чурсин перевязывал ее, Птахин застонал, открыл глаза.

— Почему тихо, почему? — пробормотал он, явно не узнавая Чурсина, и попытался встать.

— Лежи, лежи! — уговаривал его старшина. — Полежи, друг!

Два других артиллериста не подавали признаков жизни. Чурсин бегло ощупывал их тела, а сам косился по сторонам. Наступившая тишина настораживала больше, чем бешеный артиллерийский обстрел. В лесу могли оказаться немцы.

«Та-та-та!.. Та-та-та-та!..» — усилилась вдруг автоматная стрельба.

— Фашисты!.. Огонь!.. — выдохнул привставший Птахин и тут же упал навзничь.

Чурсин беспомощно оглянулся. Расчет орудия вышел из строя.

И вдруг все звуки боя покрыл низкий рокот. «Танки!» Чурсин похолодел.

Сначала он ничего не видел на участке поля, который открывался взору через лесную просеку. Потом заметил вдали несколько серых квадратных теней. Они двигались.

— Птахин! Петро! — позвал он лежавшего пластом артиллериста. — Петро!..

Птахин лежал с закрытыми глазами недвижимо, молчаливо.

Где-то близко за кустами рявкнула пушка. «Наши рядом!» — обрадовался Чурсин. В это время Птахин подал голос.

— Чего стоишь? — хрипло выговорил он. — Гляди в окуляр. Перекрестие видишь?

Чурсин утвердительно закивал головой.

— Рукоятки подъемного и поворотного механизмов нашел? Крути!.. Перекрестие в центр. Авиатор, должен разобраться. Есть? Огонь!..

Чурсин развел руками. Птахин догадался:

— Не заряжено? Справа рычаг видишь? Ага, этот. Тяни на себя. Так. Заводи снаряд в патронник!

Птахин тяжело задышал, закрыл глаза. Через несколько секунд открыл вновь.

— Слушай… С силой толкнешь патрон вперед… Убирай руку — пришибет. Понял? Давай!

Птахин попытался подползти к орудию, но лицо его скривилось от боли.

Чурсин сделал так, как говорил Птахин. Гильза исчезла в казеннике, замок клацнул, автоматически закрылся.

— Теперь смотри в окуляр. Берись за рукоятки механизмов. Сможешь? Перекрестие на цель. Есть? Рычаг спуска ниже, лопаточкой. Ага, он. Отклонись в сторону. Огонь!..

Чурсин дернул за спуск. В уши больно ударила воздушная волна. Орудие подпрыгнуло, старшина едва не упал. В стороне, слева от двигавшегося по полю танка, возник грязный столб разрыва.

Птахин замахал здоровой рукой, что-то говорил. Чурсин теперь уже знал, что и как ему делать.

Открыл замок, выбросил гильзу, взял новый снаряд. Глянул в окуляр. Немецкий танк, увеличенный оптической системой прицела, двигался совсем рядом. Вот он повернулся бортом. Нарисованная на броне черно-белая свастика качнулась перед глазами.

Наверное, он поторопился. Новый разрыв был ближе к танку, но снаряд не попал в цель.

Чурсин приник к окуляру. Показалось, что на этот раз ствол танковой пушки смотрит прямо на него. Перекрестие прицела не успело лечь на броню, как старшина, обливаясь холодным потом, дернул за спуск.

Снаряд лег впереди танка. Мгновенная вспышка разрыва закрыла его. И тут Чурсин почувствовал, как неведомая сила поднимает тело в воздух…

Старшина вскочил тут же. Во всяком случае, так думал он. К своему удивлению, у орудия он увидел неизвестно когда появившихся двух солдат. Чурсин пошел к ним. Почему-то почва колебалась под ногами.

Сделал шаг, второй. Кто-то сзади крепко взял его под руки.

— Не швыдко, товарищ старшина! — послышался голос Загубипальца. — Свое дело сделали. А теперь мы будемо.

Чурсин послушно лег. Молча наблюдал, как сноровисто работают у орудия артиллеристы, старательно запоминал их приемы.

А шум боя все нарастал.

ГОРА С ГОРОЙ НЕ СХОДЯТСЯ…

С Птахиным прощались часа через полтора после того, как все атаки были отбиты и бой на этом участке фронта окончательно затих.

— Здорово его поцарапало, — вполголоса сказал артиллерист, работавший накануне с Чурсиным на самолете.

— Раненый, а учил меня, как из пушки стрелять! Надо же! — отозвался Чурсин.

— Таков уж русский человек. От раны только злее делается. Откуда и силы берутся!..

Медпункт разместился в небольшой лощине за лесом. Птахин оказался в группе тяжелораненых. Рядом с ним сидел Загубипалец.

— Живой? Лучше ему? — громко спросил пришедший вместе с Чурсиным артиллерист.

Загубипалец сердито замахал руками:

— Спит. Тише!

Птахин шевельнулся:

— Не сплю. Не до того. Садитесь, ребята, — пригласил он, словно был здесь радушным хозяином. — И вы, товарищ старшина, пришли? Вот здорово! Я уж грешным делом подумывал: еще зацепит авиатора шальная пуля или осколок, останется тогда бомбардировщик беспризорным. Нельзя.

Чурсин присел рядом с артиллеристом, улыбнулся:

— Что ж, и без меня вызволили бы, когда пришло время.

Птахин с усилием покачал головой:

— Э, нет! Такие, как вы, старшина, не отступают…

Птахину было трудно говорить. Он закрыл глаза, полежал молча. Но, даже тяжелораненый, долго оставаться в покое он не мог.

— Значит, удержался фронт? Я так и думал. Вот теперь за самолет самое время браться.

— О самолете не беспокойся, — сказал Чурсин. — Сделаем, что нужно. Ты о ране больше думай. Поправляться тебе…

Птахин поморщился, словно от боли. Старшине почему-то стало стыдно своих слов. Он быстро заговорил:

— Не полезут немцы — быстро разборку закончим. А вскоре будет кран и автомашины. С танковой бригадой начальство договорилось. Только что мне сказал командир полка.

— Порядок. Давно бы так!.. А ты умеешь, старшина! Сначала артиллеристов заставил помогать, теперь танкистов.

На щеках Птахина появился лихорадочный румянец.

Загубипалец с тревогой смотрел то на друга, то