Ну вот, вроде нее. Только, конечно, не такая.

— Их сколько надо? — спросил Жека, держа в руках третий кубик.

— Штук-то пять съешь, чтобы уж безо всяких…

Тут все-таки надо пояснить, что же такое происходит. Как мы помним, Жека питал ко взрослым сильное недоверие. А потому старался по возможности уличить их и выследить. Спрашивается: какое он имел на то право? Да никакого! Но Жека ни у кого разрешения просить не думал — делал и все. Но делал это, как вы понимаете, втайне. Только вот доверял своим подчиненным вроде Захара. Теперь Жека решил следить за Олегом Семеновичем.

Начальника народ любил. За что? В точности не скажешь… Справедливый? Добрый?… В общем, это были бы правильные слова, но, когда случалось похвалить Олега Семеныча перед каким-нибудь новичком, говорили примерно так:

— Ты еще Начоса не знаешь! Это тебе не смородина…

— Какая смородина? — открывал глаза новичок.

— Ну вот, «какая»… Ты смородины не понимаешь, а на нашего Начоса собираешься тянуть.

Выражение «это тебе не смородина» бытовало в «Маяке» испокон веку. Как и прозвище Начос. У Олега Семеныча действительно с волосами был не очень полный порядок. И с каждым новым летом этого порядку становилось все меньше, а лысины все больше. Но суть была в другом. В том, что прозвище расшифровывалось. Значило оно: «Начальник Олег Семеныч, Нач-О-С». И это был, наверное, единственный случай, когда прозвище — штука, что бы там ни говорили, сугубо насмешливая — оказывалось настоящей шифрограммой, в которую входят имя, отчество и титул человека!

И вот Жека решил охотиться именно за Олегом Семеновичем, потому что особое недоверие у него вызывали те взрослые, перед которыми народ готов был ходить «на задних лапочках» (выражение это Жекино, и ответственность мы за него не несем).

Но хорошо выслеживать, когда ты вольный человек. А когда в отряде?..

И пришла в голову мысль — заболеть. Будто бы заболеть. Очень удобная вещь: осмотр два раза в день, остальное — лежи себе в боксе, горя не знай. То есть, конечно, не лежи, а делай задуманное дело.

И вот… Впрочем, почти все остальное мы уже знаем. Надо только добавить, что кафиол — это слабительное, которое обычно принимают пожилые люди.

Если бы Люся Кабанова, вожатая третьего отряда, умела падать в обмороки, она бы упала, уж вы мне поверьте. Но Люся была спортсменка-разрядница по легкоатлетическому семиборью, куда, как известно, входят три вида бега, прыжки в высоту и длину, а также толкание ядра и метание копья. И разве можно представить, чтобы эдакая тетя вдруг грохнулась в обморок?..

Так рассудила Люся Кабанова. А потому она лишь побледнела, отступила на шаг и сказала:

— Да не может быть! Что ты говоришь, Толя Захаров?

А говорил Захар действительно страшные слова: будто у Жеки очень сильно болит голова, будто его рвет и будто у него не в порядке живот.

— Как это не в порядке? — спросила Люся.

— Слабость…

И тогда Люся влетела в палату, где лежал больной Жека, схватила его на руки. А Жека, надо сказать, был не очень рослым и не очень упитанным человеком. Скорее наоборот, он был щупловат… как и почти все ехидные люди.

Единым духом Люся отволокла Жеку в больничный домик к доктору Андрею Владимировичу, который был рыжий, усатый, глаза имел зеленые и, кстати, тоже был щупловат… и тоже был довольно-таки ехидный и насмешливый (так представлялось, по крайней мере, Жеке).

Но сейчас глаза его не выражали ничего, кроме тревоги и того особого внимания, которое бывает только во взглядах у докторов и наших мам.

Потом Андрей Владимирович аккуратными своими — и твёрдыми, и мягкими одновременно, тоже чисто докторскими, — пальцами стал мять Жеке Тарану живот, спрашивая:

— А тут болит?.. Ясно… А тут?

У Жеки душа ушла в пятки, и он понял, что попался. Но лукавый надоумил его говорить без разбору, сбиваясь и путаясь. И опытный Андрей Владимирович, который на детских болезнях собаку съел, опытнейший Андрей Владимирович подумал про себя, что больные мальчишки именно так и бывают сбивчивы и нелогичны. «Третий отряд, Таран Женя», — написал Андрей Владимирович в своей больничной книге. И призадумался, какой же поставить диагноз. Никаких явных признаков не было. Может, просто перегрелся? Дай-то бог!

И остаток дня доктор ходил мрачный, потому что ведь жаль мальчишку: приехал отдыхать, и на тебе — отдых!..

«Чего-то я недоглядел», — думал он, мрачнея и мрачнея.

Несколько раз он заглядывал к Жеке:

— Ну… как дела, пострадавший?

— Лучше, — отвечал Жека слабым, но очень мужественным голосом.

Внутри же он едва сдерживал свою радость.

Утром Андрей Владимирович сам измерил ему температуру, сказав:

— Нет, брат, не жулить!

Он предполагал, что Жека специально недомеривает, чтобы умчаться в отряд. А Жека, наоборот, боялся, что, глянув на градусник, доктор выгонит его из лазарета. И потому изо всех сил напрягал свою подмышку — от этого якобы температура повышается.

Но то ли подмышка была у Жеки слабовата, то ли он делал что-то не так, но градусник показал ровно 36,6. Даже не 36,4, когда можно подумать с грехом пополам, что у человека, мол, упадок сил после острого приступа.

Однако Андрей Владимирович, в душе возрадовавшийся несказанно, строгим голосом сказал:

— До вечера вставать даже не думай. Понял меня? Вот приеду, температурку смеряем…

Ему обязательно сегодня надо было ехать в Москву — прямо- таки жуткое везение!

После этого Жека еще вытерпел «посещение отряда посредством глядения в окно». «Вот какую я здесь формулировку придумал!»

На самом деле все было очень обычно. Отряд столпился перед раскрытым окном изолятора:

— Ну чего? Лежишь, Жек?

Физиономии у них были озабоченные, и особенно, конечно, у Люси Кабановой, которая возвышалась над своим отрядом.

Им всем казалось, что лицо Жекино побледнело и как-то заострилось.

— Больно, Таранчик?

Потом они ушли… Андрей Владимирович, кстати, запретил здесь появляться, потому что вдруг что-нибудь заразное. И они приходили, можно сказать, контрабандой — с молчаливого согласия доброй Люси, которая думала, что лучше уж рискнуть, чем бросить человека в беде.

Здесь надо заметить, что Жека вовсе не думал о том очевидном факте, какая на самом деле он свинья. Он думал лишь о том, что осуществляет свой план.

А у Захара хоть кошки и скреблись на сердце, да он помалкивал, трусишка. Начальства боялся!

Жека задумал пробраться в Замок покаяния, спрятаться там и…

Да ведь это же низко!

Жеке, однако, его план казался вершиной разведческой мысли…

Лет тридцать-сорок назад, когда строился этот лагерь, Замок покаяния был просто «помещением