А Савелов, ничего конкретно не зная, но болея душой, слушал и все старался придумать, хоть не по-настоящему, хоть в рассказе, такое устройство, чтоб Женька, и Алла, и Ветка услышали того космонавта и дождались его возвращения…

Я здесь говорил, что синеглазый бородатый человек был совсем не писателем. Но теперь мне хочется взять свои слова назад.

Он рассказывал и рассказывал, и корабль его улетал все дальше. Он парил сейчас в совершенной пустоте. Наша Галактика, где среди мириадов звезд затерялось и Солнце, была сейчас лишь пятнышком светлой пыли. А чужая Галактика приближалась медленно и неохотно. Ведь галактики все разбегаются друг от друга. Ученые сами не знают, куда они разбегаются и почему.

И чем дальше Галактика, тем быстрее она несется неведомо куда. А эта была как раз из очень дальних.

И потом вдруг одною силой своего воображения бородатый из отдаленнейших пространств перенес их обратно на Землю. И так удивительно крупно и ясно все увидели эту девушку, которая идет по самой обычной земной дорожке, и песок хрустит у нее под ногами, и неподвижные деревья медленно отступают назад.

Потом она сидит на берегу пруда, а в темной воде отражаются и плывут звезды. Они далекие, но все-таки это наши звезды, из нашей Галактики. И около них даже мысленно, даже в мечтах нечего искать тот обгоняющий свет корабль.

Бородатый человек замолчал, еще продолжая жить в своей истории. И тогда Савелов спросил:

— А мы тоже сделаем у себя пруд?.. Ну, там, у пятого отряда…

«Где вы роете» — так он хотел пояснить. Но удержался от этих столь некосмических слов.

Свеча, догорев на три четверти, мерцала из восковых развалин. Бородач оторвался от своих мыслей:

— Да, мы сделаем там памятник космическому пруду. Нальем чистой воды, посадим водоросли, пустим рыб. И кто захочет, сможет туда прийти и подумать.

Сквозь закрытые двери, сквозь тяжелый занавес к ним прилетел звук горна. И никогда еще он не был таким бодрым и чистым.

Сразу все зашевелились, встали, вышли из темного клуба. Опустившись ниже туч, над «Маяком» светило красное солнышко, самая близкая и самая родная нам звезда.

Глава пятая

ХОРОШО, ГДЕ НАС НЕТ

Некоторые взрослые уверены, что они живут сами по себе и никто их не замечает. Однако за ними следят — еще как! И когда им, например, кажется, что они совершенно одни и можно делать что хочешь, обязательно есть пара глаз, которая их видит. И когда они собираются сказать что-то тайное, совершенно уверенные, что ни слова не будет известно, обязательно есть пара ушей, которая их услышит.

В «Маяке» такими ушами и глазами был Женя Таран из третьего отряда. Кто из него впоследствии мог вырасти, это пока даже трудно себе представить. А сейчас его «главной отличительной чертой», как пишут в школьных сочинениях, было глубокое недоверие ко взрослым.

Но отчего бы вдруг? С какой стати?.. Так, наверное, подумают взрослые, прочитавшие эти строки.

Что ж, я им отвечу. В частности, тому папе, который учит сына искренности, а потом велит ответить в телефон, что его, папы, нету дома. И в частности, той маме, которая плачет, глядя по телевизору фильм «Белый Бим черное ухо», а потом не разрешает приютить уличную собаку, потому что у нее, видите ли, могут быть лишаи.

Конечно, взрослые мне быстро напомнят, что в жизни не все так просто. Согласен! Но тогда согласитесь, что и в жизни Жени, может быть, не все так просто…

Это было как бы предисловие. А теперь начинается, сам рассказ.

Хитроватый, чуть искоса прищур, не по моде короткий чубчик, сбитый на сторону, рубашка, которая очень редко заправлена в шорты, и многие другие детали как-то не вязались с благообразным именем Женя и очень подходили для имени Жека.

Так его и звали: Жека, Жека Таран.

Нельзя сказать, чтоб ребята к нему особенно липли. Однако куда б Жека ни попадал, вокруг него обязательно вились один или два человека. Но зато уж эти были преданные до гробовой доски! Их высмеивали, обзывали адъютантами. Они твердо оставались верны Жеке.

В «Маяке» при нем состоял Захар. Настоящее имя его было Захаров Толя, но, когда дело твое денщицкое, скажи спасибо за любое имя. Захаром его стал звать Жека, а за ним и весь отряд.

Однако мы слишком далеко отвлеклись от того, с чего начали свой рассказ. А начали мы с того, что у Жеки, можно сказать, было врожденное недоверие ко взрослым. Это случается с людьми — такой как бы род болезни. И со взрослыми бывает: недолюбливает человек детей. Сидит-сидит и вдруг высунет нос из-за газеты, очечки подоткнет указательным пальцем: «Мамаша! А нельзя ли, чтобы ваш ребеночек не шумел?»

Такой же был и Жека — только со знаком «наоборот».

И вот сейчас, в безлюдный час позднего утра, они с Захаром стояли, тихо переговариваясь, в узкой щели между пожарным щитом и забором. Куст бузины закрывал от них солнце и небо и вообще всю жизнь, словно бы они находились в пещере. Жека называл это место явочной квартирой.

— Ну давай, — сказал Жека, — принес — давай!

Захар быстро вынул из кармана шорт картонную коробку.

— «Кафиол, — прочитал Жека. — Листьев сенны —0,7 г, плодов — 0,3 г, мякоти сливы — 2,2 г. Тут он посмотрел на Захара, тот кивнул. — Плодов инжира — 4,4 г, масла вазелинового — 0,8 г…». Ты что, обурел, Захар?

— Я тебе точно говорю! У меня это дед пьет. Он мне лично сам дал перед лагерем… Только в некоторых аптеках продается. А кто не сумел достать, употребляют экстракт крушины!

— А ты это ел?

— Ну, я не ел, мне зачем! А дед все время это употребляет.

Дед, не в пример Захару, был человек всеми уважаемый, приезжал на черной «Волге» с персональным шофером и раз в лето выступал перед лагерем с космической лекцией, которую слушать было не скучно. И за это деда тоже ценили.

Жека, хотя и был в лагере новеньким, но про деда уже наслышался достаточно, верил в его авторитет.

Он раскрыл коробку. Там лежало штук десять или двадцать кубиков, все завернутые в серебряные бумажки — дело для лекарства невиданное!

Жека развернул один кубик, потрогал его языком. Вкус был сладковатый и кисловатый. Можно сказать, такой вкусный вкус. Он положил кубик в рот и стал жевать. Нормальная вещь, честное слово! Курагу ели когда-нибудь?