Польская и украинская партии горожан бились насмерть, а евреи оказались зажаты между ними и, опасаясь сделать неверный выбор и очутиться на стороне проигравшего, придерживались нейтралитета{97}. Конфликт разгорался и после того, как Германия и Антанта подписали 11 ноября перемирие (в тот же день была провозглашена независимость Польши). Кровопролитие захватило и Театральную улицу, на которой жили Лаутерпахты, многие дома здесь были повреждены. Школьный друг Лаутерпахта Йозеф Рот (тезка родившегося поблизости, в Бродах, прозаика) вспоминал наступившие после распада Австро-Венгерской империи дни «трений и конфликтов»: «Для защиты еврейского населения была набрана добровольная еврейская милиция». В числе патрульных был и Лаутерпахт, он «днем и ночью» обходил еврейские кварталы{98}.

Через неделю украинцы проиграли полякам и заключили соглашение, которое должно было положить конец кровопролитию{99}. Но как только «Львив» сделался «Львувом»[8], мародерство и насилие выплеснулись на улицы.

Я отыскал фотографию слегка присыпанной первым снегом баррикады на той самой улице, где будут и далее жить Лаутерпахты. С помощью этой фотографии легче было представить себе события тех трех дней, которым ужасалась «Нью-Йорк таймс»: «1100 евреев убито в лембергском погроме»{100}. Эта статья побудила президента Вудро Вильсона вмешаться, чтобы положить конец кровопролитию.

Лаутерпахт оканчивал университет посреди кровавых событий, обнаживших постоянную угрозу меньшинствам. Столкнувшись с жестокой реальностью, когда десятки тысяч человек оказались заложниками конфликта между группами, и став к тому времени лидером Организации сионистских студентов и ученых Галиции, он создал старшую школу (гимназию) для евреев и объявил бойкот польским школам. Еврейская молодежь «не будет сидеть на одной скамье с теми, кто участвовал в еврейских погромах», – пояснил его друг{101}.

Коллапс привычной власти выпустил на волю свирепый национализм, ибо замаячила возможность создания польского или украинского государства. Еврейское население реагировало на это по-разному. Антинационалистическая община ортодоксальных иудеев мечтала о спокойной жизни бок о бок с поляками и украинцами, кое-кто настаивал на создании независимого еврейского государства на территории бывшей Австро-Венгерской империи, третьи надеялись добиться большей еврейской автономии в только что возникшей независимой Польше, а сионисты не удовлетворялись ничем, кроме собственного еврейского государства в Палестине{102}.

Баррикада на Сикстуской улице. Лемберг. Ноябрь 1918

Такие проблемы групповой идентичности и автономии, а также рост национализма и появление в результате Первой мировой войны новых государств способствовали тому, что в центре политической жизни оказалось право. Это было нечто новое, особенно по масштабам и характеру задаваемых вопросов. Каким образом законы могут защитить меньшинства? – вот один из таких вопросов. На каких языках эти меньшинства имеют право говорить? Будут ли для их детей созданы специальные школы? Эти вопросы звучат в мире и сейчас, но в ту пору не существовало норм международного права, определяющих основные подходы к ним. Любое государство, старое или новое, было вольно обращаться с проживающими на его территории так, как ему будет угодно. Международное право очень мало ограничивало действия большинства в отношении меньшинства и вовсе не заботилось о правах индивидуальных лиц.

Интеллектуальное формирование Лаутерпахта совпало с этим тектоническим сдвигом. Хотя Герш участвовал в деятельности сионистов, национализм внушал ему опасения. На него повлиял философ Мартин Бубер{103}, живший и читавший лекции в Лемберге: он выступал против сионизма как формы отвратительного национализма и полагал, что еврейское государство в Палестине с неизбежностью превратится в эксплуататора арабского населения. Лаутерпахт посещал лекции Бубера, он разделял его идеи и именовал себя учеником Бубера. Так впервые в нем пробудилось настороженное отношение к пределам и последствиям государственного насилия{104}.

Продолжались тем временем и занятия на юридическом факультете. Лаутерпахт погрузился в курс профессора Романа Лонгшама де Берье по австрийскому частному праву – как раз тогда, когда Австрия съежилась до нынешних своих размеров. Профессор Макаревич ежедневно читал лекции по австрийскому уголовному праву, хотя это право перестало действовать в польском Львове и подобные курсы выглядели оторванными от реальности. Также Лаутерпахт прослушал первый курс по международному праву, который осенью 1918 года читал доктор Юзеф Бузек{105}, ранее известный политической деятельностью в Вене, а теперь избиравшийся в новый польский парламент. И этот курс тоже казался оторванным от реальности в университете, где царила дискриминация и любой профессор был вправе по собственному усмотрению отстранить от своих лекций евреев и украинцев.

Лаутерпахт обдумывал переезд, вероятно, вдохновляясь прочитанными книгами, которые он перечисляет в своем блокноте. «Комедии гетто» Израэля Зангвилла (лицо этого автора скоро появится на обложке журнала «Тайм») предлагали целый ряд художественных примеров, утверждающих преимущества «англизации». Так, в «Образце скорби» Зангвилл рассказывает историю трактирщика, перебравшегося в Англию из России, где жизнь сделалась «невыносимой». Другой сюжет («Священный брак») ставил вопрос: «Не хотите ли съездить в Вену?»{106}