Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Отец Жаргалмы где-то мнет с приятелями свои затертые, слепые карты. Далась ему карточная игра… Обо всем забывает. Некормленый конь может целый день стоять на привязи, отец не вспомнит о нем. Отчего он стал такой? Хлеб и сено давно убраны, спешной работы у него нет… А может, просто не хочет сидеть дома, смотреть на неповоротливую, неловкую дочь? Мать ходит к соседке, помогает ей шить новый халат, она всем всегда помогает, никому не может отказать. Норбо не позволил бы своей матери делать чужую работу, сказал бы: «Нечего задаром стараться для других».
Отца и матери нет дома. Очир где-то играет. Жаргалма варит вечернюю еду в трех маленьких посудинах, ей ведь теперь не поднять большой, тяжелый чугун. В отдельном черепке варится еда для собаки.
Мать пришла поздно, отец явился ночью, бросил у дверей седло, наделал шума, всех разбудил. Видно, проигрался, злой вернулся.
- Погрейте себе еду, - сказала мать. - Остыло все.
- В животе согреется, - буркнул отец. Он сел возле тусклого светильника, принялся за еду. Ест так, будто целый день дело делал. Желтый, тонкий огонек светильника прыгает на одном месте, потом вдруг сникает, становится вялым. Смутно виднеется половина лица, огромная тень ложки, которой отец хлебает холодный суп. Большущая рука с ложкой черпает что-то, как на дне колодца, и поднимает вверх.
Утолив голод, Абида становится добрее, не так сильно мучается от проигрыша. Он доедает суп и спокойно говорит:
- В Ехэ Хутартуе скоро собрание будет. Там и тут все собрания, конца не видно. Как много мангира в суп наложили, в каждой ложке один мангир. Мясо бережете, одной травой кормите. О чем будут говорить на собрании, никто не знает. Черт, опять мангир попал… На все собрания большие начальники приезжают, мы их на своих конях должны возить. Хорошо Гымпыловым, Шойтоевым, Ангадаевым: у них по одному коню, в месяц один раз в Совете дежурят. А я опять шесть дней подряд дежурю. Фу, опять мангир.
- Теперь совсем мало мангира класть будем. О чем собрание будет?
- Не знаю. Если на кого налоги навалить надумали, так всех богатых еще раньше большими налогами обложили. Может, еще что важное… Не знаю…
Очир высунул из-под одеяла голову, бойко выкрикнул:
- Я тоже поеду на собрание!
И тут же снова нырнул под одеяло.
- Спи, бездельник. С таких пор начнешь бегать по собраниям, толку не будет. Еще в комсомол запишешься, волосы отрастишь… Кожаным кушаком начнешь подпоясываться…
«Хорошо, если бы Очир поехал на собрание, - думает Жаргалма. - Все мне рассказал бы, что там было».
На стене опять появилась большая тень ложки - отец последний раз зачерпнул суп. В доме глубокая, сонная тишина. Ночью совсем другая тишина, чем днем… Жаргалма думает о жизни соседей, о своей жизни. Дни текут, как река… Люди, все живое куда-то плывет и плывет по этой реке. А куда? Она думает о своем будущем ребенке и с этой мыслью незаметно засыпает.
Она проснулась рано, вышла посмотреть коров. Поскользнулась на крыльце, упала на спину и съехала так по всем ступенькам до самой земли. Пять крутых ступеней… Мать услышала, как она упала, выбежала во двор, помогла подняться, уложила в постель.
- Себя не можешь уберечь, - махнул рукой отец.
- Больно? - с тревогой спросила мать. - Сильно разбилась?
- Ничего, - стиснув зубы, ответила Жаргалма. - Не очень больно.
Все тело у нее так и ломит, так и рвет на части… Мать нагрела в мешочке песку, прикладывает ей к спине, мягкой рукой разглаживает живот, молит богов, чтобы отдали ей все страдания дочери… Жаргалме кажется, что к ней прикасается не ласковая рука, а грубое лошадиное копыто. Нестерпимая боль… Дышать нельзя. Даже отец понял, как ей тяжело, съездил в русскую деревню к бабке Алене, которая хорошо помогает роженицам, но не застал дома. Когда вернулся, отцовское сердце почуяло, что случилась беда. Жаргалма лежала лицом к стене, перед бурханами горели светильники… Под божницей лежало что-то завернутое в чистую тряпку.
В тот же день он поехал к бывшему ламе Самбу, который давно живет в соседнем улусе - бросил дацан, отказался от святого ламского звания, женился… О нем ходила по улусам забавная песня: «Как увидел Дулму Холхоеву, бросил прочь хонхо и дамари[10]». Жена у него умерла молодой, ламские красно-коричневые одежды давно истерлись, желтая шапка лежит в сундуке. Самбу даже не помнит, сколько лет назад ушел из дацана. Ничего толком не знает, все священные книги позабыл.
По привычке еще называют его ламой. Вот к нему и приехал Абида. Помолился для вида богам и сразу заговорил о деле, не теряя дорогого времени.
- У меня, как говорится, дочь ступку сдвинула…
Абида догадался по лицу ламы, что тот не понял этого народного выражения, забыл, наверное. Сердито объяснил:
- Ну, мертвого родила. Надо помолиться, я за вами приехал. Хоронить не будем, потеряем…[11]
Самбу даже ушам своим не поверил: за ним приехали на коне, как за настоящим ламой! Засуетился, бестолково забегал по юрте. Ему вспомнилась жизнь в монастыре… Боги, он поедет на добром коне, будет сидеть на почетных войлоках-олбоках с правой стороны очага, будет греметь хонхоем и дамари, брызгать святой водой - аршаном, горстями бросать зерно, разгоняя злых духов. Улусники будут сидеть перед ним, сложив руки. Он каждого легонько стукнет по голове святой книгой - благословит…
- Хоть я и старый лама, - с нескрываемой гордостью заговорил Самбу, - хоть у меня и преклонные года, вы явились за мной на телеге. Значит, я все еще святой лама…
- Чего разболтался? - грубо оборвал его Абида. - У меня дома мертвый ребенок лежит. Поедешь - поезжай, а нет так нет. Нечего языком трепать.
Бесцветный, какой-то линялый старичок Самбу сразу притих, горбясь, засунул в старую кожаную сумку древние, пыльные ламские принадлежности.
Пока Абида ездил за ламой, мать Жаргалмы взяла мертвого ребенка, огарком свечи сделала отметку на спинке, чтобы узнать его, если он второй раз у своих родится. Жаргалма слышала сквозь дремоту молитвы и бормотание матери, в голове у нее бродили какие-то смутные мысли: «Умер сынок… Мое дитя… Пусть он снова у кого-нибудь из наших родится… Черное пятнышко на спине пусть будет, только бы не на языке…»
Тут и отец приехал, привез ламу. Старый лама зажег в тусклой медной
