Парень остаётся один, наедине с бесснежным холодным рассветом и песней сердца. При одном взгляде на удаляющуюся спину Тигра хочется есть, но это ничего, это можно вытерпеть. Особенно, сегодня, ведь обжигающая пелена серого утра скрывает за собой столько прекрасного. Для этого надо видеть великое в малом.

Мальчик это умел, как и Тигр.

Настырный ветер разогнал побитые тучи, и алое холодное солнце выглянуло из-за серых могильников домов. Небо начало постепенно окрашиваться в краски, как если бы художник наскоро пытался раскрасить эскиз. И хоть этот день снова должен был скрыть белёсый саван облаков, утро испортиться уже не сможет.

Первые лучи ударили в глаза, мальчик открыл свою худую птичью грудку, чтобы ощутить их тепло на себе. Ему всё ещё было холодно, но уже не так грустно. Парень стоял и, как цветок, ловил каждый фотон света чёрным свитером. Он ждал и надеялся, что его не бросят, не бросят, как другие.

Недавно у него появился друг. До этого у него не было друзей, раньше он допоздна бродил по дворам. А вечерами оставался с Жабой один на один в холодной квартире, молча бродя по комнате в ожидании утра.

Он не был мальчику отцом, ни родным, ни приёмным, никаким. Просто очередной призраком в ледяном доме, только очень, очень большой. И опасный, ведь от него зависела жизнь Мальца в этом мире, но он же при этом медленно, с упоением пожирал её, набивая своё ненасытное брюхо. Его идеально круглые, мутные глаза всегда казались каким-то безукоризненными и холодными, как у рыбы.

Они никогда не менялись, ни в гневе, ни в радости, как и всё остальное заплывшее отёком лицо.

Как Тигр он не был, он не был сильным, не был смелым, не был высоким и грозным, но держать руку на горле умел всегда. Порой, буквально: он очень не любил, когда кто-то нарушает придуманные им правила…

…нет, сегодня лучше об этом не вспоминать. Сегодня лучше вспоминать о том, как он научился смотреть на мир. Точнее, как мир научился смотреть на него сотней мелких глаз. Он постоянно ходил по земле, словно призрак, и играл с миром в гляделки, и мир ему отвечал.

Это легко, когда тебе двенадцать. Несмотря на свою собачью жизнь дома, парень все ещё сохранял в себе открытость, насколько мог. Может, только она, открытость, его и спасала. Он наблюдал, обхватывал крыльями необъятные просторы такого замечательного в малом естества.

Так было до того момента, когда он однажды случайно не выглянул в собственное окно.

Недавно, хотя казалось, что в незапамятные времена, когда его в очередной раз усадили за какой-то мокрый от «воды» учебник, он смог оторвать взгляд от щедрых и одновременно скупых строчек и скользнуть взглядом по окнам дома напротив. Пустые и одинаковые в своей пустоте, чёрные дыры в серой стене. Ничего нового в них не мелькало, но не для мальчика.

Он смотрел во все глаза, проникал мягким взором за каждое стекло. Вот, например, весёлый усмешливый кактус самозабвенно танцует румбу на унылом от обшарпанной краски подоконнике. Вот взгляд парня пересёкся со взглядом чёрной кошки. Тонкая и изящная, она смотрит спокойно и тепло, как мать. Ночь, так он её прозвал, она часто помогала мальчику. Всегда отводила глаза в сторону, когда в комнату входил Жаба.

А вот покуривает девушка, маленькая, рыжая, очень худая и очень грустная. Она всегда с какой-то отрешённостью смотрит на двор, словно русалка вдруг осознала, какая же плохая была идея обзавестись ногами. Длинные толстые сигареты оставляют целые дюны пепла на подоконнике.

Каждая затяжка производит маленькое извержение. Кажется, она с трудом подавляет в себе желание плакать. А может, её слёзы уже давным-давно высохли, или сами испаряются каждый раз, когда в руке загорается огонь.

У этого мирка много глаз, главное – суметь их разглядеть. Неизменные, зачастую. Но иногда появляются и новые.

Это было настоящее чудо, такого не случится и за тысячу лет. Нет этой тысяче дела до парня и чуда для него. Но одна секунда всё-таки уделила ему себя без остатка, и задержала его напротив одного из окон, случайно. Одно мгновение, прежде чем глаза парнишки ослепил цветочный дождь.

Самое обычное окно, может быть даже отвратительней многих. Хотя бы тем, что вечно было ослеплено отвратительными грязными шторами. Там никогда ничего не было, кроме жареного фикуса и старого термометра. И вдруг из этой сухой скудной почвы, прорывая снег, что-то появилось. Медленно, робко, тонкая рука, нежная, как у пианистки, подвинула шторы. Затем появился озорной голубой глаз, смешно завешенный золотым локоном.

Хоть на улице и стоял глухой вечер, это парень точно запомнил, глаз был виден, он сиял, как бриллиант, в обрамлении золотого локона. Мальчик смотрел на него, затаив дыхание и с неподдельным интересом. В ответ – то же самое. Потом портьера захлопнулась, и Малец быстро опустил глаза в тетрадь прежде, чем услышал у себя за собой хлюпающие шаги.

Получается, и она, парень почему-то в этом не сомневался, тоже спасла его? По чистой случайности именно в нужный момент вернула его из реальности назад. Мальцу показалось это интересным, он чувствовал, что, может быть, это встреча была не последней. В конце концов, его ведь тоже заметили.

С тех пор к нему стали приходить. Иногда чаще, иногда реже, но теперь любопытный взгляд навещал его не случайно. Один месяц окно оставалось мертвенным, как болото, и парень очень тосковал. Он всю жизнь исследовал тайны бытия, и самая большая из них вдруг взяла и скрылась. Никакие другие секреты, что он находил в ночной темноте, теперь не могли заменить этот, особенный.

Всю долгую холодную зиму они менялись записками. Прикладывали к окну бумажки с мыслями и упоительно зачитывались ими до слёз. У неё, это действительно оказалась она, даже появились любимые строки, которые она его просила показать ей снова. И парень опять и опять прижимал послание к холодному стеклу со сжатым от счастья сердцем.

Она постоянно извинялась за то, что её нет. А он лишь грел эти добрые слова ладонями и отпускал на волю, чтобы насладиться их робким полётом.

Научиться писать наоборот было не так сложно. Гораздо труднее было застигнуть врасплох капризную погоду. Слишком редко солнце выглядывало из-за беспробудной пелены снегопада, и каждый такой день был счастливым, несмотря ни на что. Бури на сердце утихали, душа начинала нежно мурлыкать. И, даже, если день молчал, то он всё равно был счастливым.

А ведь раньше Малец любил бури, в них всегда можно было скрыться, на них всегда можно было положиться, да и они отвечали ему полной взаимностью. Приглашали в путешествия, словно старые капитаны с пепельно-седыми волосами и улыбками вечных упрямцев. Теперь они превратились лишь в печальный плач непогоды, капитаны, которые утонули в бутылках. И так противно было сидеть в полном одиночестве перед Жабой, этой холодной тварью с правильными глазами.

Парень не знал её имени. Он знал о ней многое, любимую музыку, стихи, оказывается, они читали одинаковые книги, скользили по волнам твеновской иронии, но имени её он не знал. И она его тоже, по какой-то своей причине они считали это безумно интересным. Незнакомка и незнакомец в разных вселенных под взглядом мёртвого неба. Держатся за руки через стекло и чувствуют, как это стекло тает под пальцами, и души постепенно приближаются друг к другу…