Да, вот так… Он смотрел фильм «Сталинград» каждый год – один раз зимой, другой раз летом… На его столе лежали две книги: «Eight Weeks in the Conquered City» и «The Rape of Berlin»[32], последняя была открыта на странице, где перечислялись рода войск и национальности солдат советской армии, что вошли в поверженный город. Старик стриг бороду и усы до зависти верной рукою каждый третий день в сумеречном коридоре, экономя на свете… сушил носки на батарее… Он занимался нелегалами, содержал их у себя, как домашних животных. Устроил натуральный андеграунд. Кроме Ярослава там были какие-то курды, больше походившие на цыган, и один тамилец. Вот за это местные нацисты и гоняли старика. Мочились на дверь его дома. Подбрасывали мешки с мусором во двор. Писали на стенах и заборах всякие угрозы. Били стекла…

– Да, так глупо, – вздыхал старик, – вот так… вот так глупо себя ведут эти люди, которые втрое младше меня… Бьют окна моего дома! Вот так…

Даже по телевизору показывали этих нацистов с плакатами, говорили, что они сами шведы… показали местных датчан, которые пикетировали нацистов… у старика брали интервью, он говорил, вздыхал, его очки светились пониманием, пониманием бессмысленности этого интервью и всего, всего вообще.

Кейс Ярослава был бестолковым, пальчики его блуждали по архивам Интерпола; испугавшись закрытого лагеря, Яро забился в щель, на самое дно. Читал книги, исправно помогал старику по хозяйству, готовил, пылесосил, но выбивать ковры выходить отказывался – боялся: не то ментов, не то нацистов. Выбирался только по ночам и всегда через черный ход. Он и нам показал, где надо идти, где удобней свернуть… Долго вел садами, задворками и, вынырнув у паркинга, шагал смелее, чаще и чаще попадая в свет фонарей, превращался из призрака в совершенно уверенного в себе человека.

От нечего делать Ярослав занимался изучением генезиса исторического хаоса. Так он это называл. Всерьез говорил, что будет продолжать работать над своей диссертацией. Более того, утверждал, что кое-что уже набросал…

– Так, заметки, тезисы, не более того! – небрежно сказал он. – Стараюсь больше читать. Тут у старика, слава богу, есть все: и Розанов, и Ремизов… Даже апокрифы! «Повесть временных лет», Аввакум… У него потрясающая библиотека! Тут делать нечего, – вздыхал Ярослав, – читаю, пока собираю материал, но буду писать работу. Вернусь с готовой работой!

Открывал книги, пил пиво, читал, перелистывал, у него было много книг, внушительными стопками они стояли возле софы. Везде была пыль и черт знает что! Раскрыв раскладушку, я повалил полку с какими-то записями, бросился собирать, но Ярослав махнул рукой, сказал, чтоб я не волновался: это были письма какого-то старого поляка, ксендза, который здесь жил, укрываясь еще в восьмидесятые годы! Мне очень хотелось почитать те письма, но они были написаны на латыни… Хануман утверждал, что понимает латынь, но читать писем не стал. Его больше беспокоила вонища, которой не замечал Ярослав. Ханни порывался распахнуть форточку.

– Бесполезно, – посмеялся Ярослав, – забито насмерть! Сам забивал…

Грязное белье Ярослава громоздилось кучами в разных углах и источало запах прелости. Когда я спросил его, что это за белье, он сказал, что ему его принес со свалки один молдаванин и забыл унести. Я спросил, можно ли его вынести.

– Выноси, – сказал Яро, зевая и перелистывая одновременно, – если тебе оно так мешает…

Я немедленно выгреб белье. Там еще были паутины, бумажки, песок, пустые баночки и пузырьки, раздавленные таблетки… Ярослав лежал посреди всего этого и – читал, в тетрадку записывал какие-то мысли, вскакивал, прохаживался с бутылкой пива, рассуждал.

– История космического хаоса, вандализма и деструкции должна быть подвергнута тщательному анализу, – говорил он, словно диктуя, – с исторической точки зрения, политологической, а также психологической и лингвистической! Нужно изучать не только первоисточники заразы – цахесов, гамлетов и прочих, не только перверсии общества, но и язык самих перверсий. Суггестивность, заклинательность, гипноз, техники пропаганды, агитпрограммы, зомбирование, реклама, двадцать пятый кадр… то есть политтехнология в целом. Ох, все не так просто, – качал он головой, – далеко не так просто… Дунцы думают, что им не промывают мозги. Ох, как они заблуждаются! – Хануман энергично кивал, он был согласен – да, датчанам промывают мозги, – хотел что-то вставить, но Ярослав не дал ему шанса, он слышал только себя, говорил и жмурился от упоения: – Космический беспорядок на самом деле продукт шизоидного сознания тиранов. Это больные люди. Это психология. Это люди, которые имеют болезненное представление о порядке… – Он пил и нес чушь. – Я занимаюсь этим вопросом годами, годами вгрызаюсь в древо истории. Если надо, жизнь на это положу!

В первые дни нашего пребывания у звонаря мы жили на правах гостей Ярослава, размышляя, остаться у старика в андеграунде или нет. Приходилось много терпеть… Больше всего приходилось терпеть Ярослава. Он вдруг пропитался странной неприязнью к индусу, давал всяческими жестами понять, что не желает, чтоб Хануман задерживался.

– Евгений, с тобой можно поговорить, – гудел он в ухо, – ты меня понимаешь, у нас одна история, одна страна, один язык… Ну а этот, чумазый… что ты с ним таскаешься по свету?.. На кой он тебе сдался? Пусть идет откуда пришел…

– А откуда, откуда он пришел? – спрашивал я его, и Яро отворачивался, потому что не знал, что сказать.

Он потерял к нему интерес сразу после того, как Вальдемар и саранча эмигрантов, которых он пригласил на дешевую распродажу «экзотических бирюлек» (так он называл пакистанское барахло, которое пытался сбыть Хануман), презрительно потрогали, поперебирали бусы своими сальными пальцами и сказали, что такую дрянь и даром не надо! Ярослав каждый день требовал, чтоб мы ему что-нибудь покупали; он не желал просто так нас у себя терпеть – ему было мало того, что мы его слушали, поддакивая, всячески ублажали его, намыли полы повсюду, собрали паутину. Нет, он хотел, чтоб мы потратили на него свои ничтожные сбережения! Мы влили в него ирландский виски, а потом покупали водку… Очень быстро деньги кончились – во всяком случае так утверждал Хануман. «We seem to be short of funds»[33], – сказал он, когда в очередной раз зашла речь о водке. После этой фразы Ярослав начал затевать с Хануманом споры, указывать ему на его дурацкий акцент, непонятное образование и прочие недостатки, даже состязался с ним в шахматы! Хануман терпел его выпады, с деланым отчаянием проигрывал, изо всех сил уступал во всем, признавал, что ошибался, не под той звездой родился, напрасно жрет, спит и недостоин дышать с ним – мудрейшим из мудрейших – одним воздухом. Тогда Ярослав начинал спорить со стариком, который придумал себе, что в чем-то согласен был с Хануманом, хотя никто не понимал, что он имел в виду, Ярослав злился и спрашивал меня, не согласен ли я с индусом тоже… Не дожидаясь моего ответа, махал на нас всех салфеткой, отодвигался и, забрасывая ноги на пуфик, крякнув, принимался рассуждать о своей научной работе.