часть ее лица, которая не двигалась; всё ее лицо не двигалось, за исключением отвисшей челюсти, из которой, казалось, постоянно текла слюна, и глаза были отсутствовавшими, уставившимися в никуда.

Нам не нужно было беспокоиться о приступах головокружения; она все равно не могла ходить или двигаться.

И у мамы не было спутанности речи; она вообще не разговаривала.

Короче: мама была овощем. И это до чертиков напугало нас.

Было бы легче, если бы мама просто умерла. Мы с Картером оплакали бы ее, похоронили и нашли бы способ двигаться дальше. Но мама не умерла. Она еще жила…

…вроде, как бы, что-то типа того…

Картер оставался в её комнате, сидел на кровати рядом с ней, держа за руку, пока они перемещали специальное оборудование, которое могло сохранить ей жизнь. Трубки для кормления и опорожнения кишечника. Электроды, чтобы контролировать ее сердцебиение и дыхание и следить за тем, чтобы она получала достаточно кислорода. Ничего из этого не было особенно дешевым, но Картеру было наплевать. Он ясно дал понять, что растратит все свое состояние и украдет все, что сможет, у своего отца, если это потребуется, чтобы вернуть её.

Врачи предупреждали, что шансы на это невелики. У мамы было серьезное повреждение головного мозга, и полное выздоровление было практически невозможно. Но был шанс, что она, по крайней мере, сможет очнуться, снова поговорить с нами и стать активной частью нашей жизни.

Может быть.

Вряд ли, но возможно.

Картер цеплялся за это, как будто это был его последний спасательный круг. Он хотел, чтобы ей стало лучше, и он сделает все, чтобы это произошло. Он лично массировал ее конечности и вращал ее тело, чтобы её мышцы не атрофировались полностью от слишком долгого пребывания в одном положении. Он менял ей сумку для катетера, снова наполнял ее питательные трубки и даже раз в день носил ее в душ, чтобы протереть ее. Я почти подумала, что последняя часть была жуткой, если бы не тот факт, что он плакал от боли, когда я в последний раз видела, как он это делает.

Кто-то предположил, что разговор с ней может помочь, чтобы ее разум оставался активным и реагировал на звук его голоса. Так что он оставался в ее комнате целую неделю, рассказывая ей… ну, рассказывая ей все, насколько я могла судить. Он рассказал ей о своей жизни с тех пор, как переехал из дома, он рассказал ей о своих надеждах и мечтах на будущее, и он даже признался в интимных деталях, как сильно он меня любит, так, что это выходит далеко за рамки простой любви брата и сестры.

У меня были только обрывки и кусочки этого. Пока Картер проводил все свое время в ее комнате, я проводила столько времени, сколько могла, вне этой комнаты. Я ненавидела эту комнату, ненавидела ее. Было достаточно тяжело наблюдать, как мама превращается в лысый, бледный скелет, слишком слабый от рака и химиотерапии, чтобы действительно двигаться так, как она привыкла. Я ощутила это достаточно за несколько месяцев в старом доме, пока были только мы вдвоем. Может быть, потому, что я всегда боготворила ее, всегда мечтала, что вырасту точно такой же, как она. Люди всегда говорили, что я выгляжу точно так же, как мама в моем возрасте, и я всегда представляла, что её красота, осанка и элегантность станут моими в моем собственном будущем.

Но портрет моего будущего уже не выглядел так привлекательно. Ее некогда первозданная совершенная красота превратилась в ужасающее зрелище обвисшей кожи. Ее некогда потрясающе красивое лицо теперь превратилось в расслабленную маску слюны и бледной плоти. Розово-красные губы теперь стали пепельно-серыми. Блестящие темные волосы превратились в пучок ниток. Я ужасно скучал по маме, но я не могла смотреть на нее больше, чем это было абсолютно необходимо.

Мы с Келли много разговаривали, и с Ребеккой тоже. У подруг Картера было намного больше свободного времени, поскольку Картер не требовал их внимания. Было достаточно сложно убедить его поесть, не говоря уже о сексе.

Я довольно часто находила утешение в объятиях Келли, иногда переходя в неконтролируемые рыдания через тридцать секунд после того, как она съедала меня до высвобождающего разум оргазма. Однажды мы сделали то же самое и с Ребеккой. Никто из них никогда не осуждал меня и даже не жалел меня. Они были просто ЗДЕСЬ для меня, утешая меня, как могли, тем более что Картер не подпускал никого из них к себе.

Отстраненность Картера давалась девочкам тяжелее всего. Хотя его мать в вегетативном состоянии внизу нервировала, они не были с ней очень тесно связаны и не ощущали нашего чувства потери. Самым трудным было потерять парня из-за ЕГО чувства потери, неспособности общаться. Он отталкивал их при каждой попытке утешить его. Прошла неделя, а он едва ли сказал по одному слову каждой из них. Насколько я могла судить, их романтические отношения с ним никогда не были основаны на любви. Он был богат, красив, обаятелен и устраивал действительно отличные вечеринки. Они обе любили хорошо проводить время, заниматься сексом, накуриваться и получать дорогие подарки. Правда, за последние пару месяцев мы все начали немного сближаться, но даже в этом случае Картер никогда не был тем парнем, который эмоционально раскрывался перед кем-либо из них.

Некоторые девушки в их ситуации могли уйти или, возможно, просто выжидать, пока социальный протокол не позволил им вырваться из отношений с парнем, который переживал такую ​​потерю. Но, возможно, эти две девочки влюбились в моего брата немного сильнее, чем они первоначально показывали, потому что они обе, казалось, искренне заботились о его благополучии. Это больно глубоко внутри, что он не пускал их, и это беспокоило их больше, чем отсутствие вечеринок, подарков, хорошего времени или секса. И через неделю Келли решила, что ключом к тому, чтобы добраться до него… была я.

Он мог сказать ИМ уйти, но не мог сказать этого мне. Черт возьми, несколько раз, когда я заходила к ним в комнату, он умолял меня остаться и помочь вернуть маму.

«Ты должна помочь нам. Ты ДОЛЖНА заставить