Царь едва поднял руки к Филиппу, будто бы давая время опомниться, но митрополит был всё так же непреклонен. Плечи Иоанна опустились, будто легла на них ноша незримая, непосильная и тяготила к земле пуще ноши каменной. Помрачнел царский лик, пущай, что на устах теплилась усмешка. Царь едва заметно мотнул головой, точно всё ещё не принимал отказа митрополита. Меж тем же Филипп благословлял иных прихожан, одного за другим.

– Государь наш благословения просит, – молвил было Малюта, будто бы в том был толк какой.

– Не узнаю я царя нашего нынче, – тихо ответил Филипп.

С уст Иоанна сорвался резкий выдох, более подобный хриплому рыку. Царь впился пальцами в свой посох, злобно оскалившись.

– Ну и пошёл ты к чёрту, – сквозь зубы процедил царь, отступая прочь.

Сих слов с лихвой хватило Малюте, чтобы клич поднять – точно только и ждал опричник отмашки царской. Будто бы сорвавшись с цепи, налетели на старца и принялись бить, уж куда придётся, одежды посрывали, поволокли прочь. Притом же лишь один опричник обратил взор на владыку. Глаза Иоанна будто бы наполнились жаром изнутри, стояли горячие слёзы, а виски сдавил тугой обруч.

Фёдор взял Иоанна под руку, выводя своего государя прочь из собора, прочь от этого душного воздуха, дрожащего от огня свечей. Перед государем и опричником народ боязливо разбегался, сторонился их, да всяко Басманов подгонял не шибко расторопных хлыстом. Выйдя на свет божий, Иоанн и вовсе подивился тому, как свет ото всех сторон овладел очами его. Снег лёг ровным полотном, и редкие следы голубели где-то вдали площади.

* * *

– Сделано, боярин, – откланялся мужик из ратных, что на службе был у Скуратова.

– Славно, – коротко кивнул Малюта, поспешая к совету, да всяко доволен был сим кратким докладом.

Накануне Григорий распорядился, чтобы Филиппа держали в цепях, точно скотину бездушную, притом на одном хлебе да воде – пущай блаженный старец святым духом и питается – поглядим, насытится ли.

А меж тем пред опричниками царскими уж стояли новые задачи. Когда Скуратов явился в палаты, где держался военный совет, первым делом приметил хмурый царский взор. Государь глядел исподлобья. Как будто ночные тревоги всё ещё не отступили от владыки, вились подле него мрачными тенями. Царь кивнул в знак того, что выслушал доклад Морозова.

– От же, – тяжело вздохнул Алексей, поглаживая бороду. – И это ж как нам провернуть, да чтоб без шуму?

Иоанн глухо усмехнулся, пожимая плечами.

– Поди знай… – произнёс царь, плавно поведя рукой. – Да ежели новгородские о походе прознают, так всё доложат Жигимону. Одной крысы хватит, чтобы угробить всё дело.

– И как же нам переправить людей к северу, да при том чтобы земские не приметили? – вопрошал Скуратов.

– Пущай не всей гурьбой выступают, а порознь, помалу человек, – ответил Морозов.

Скуратов хмуро покосился на опричников, а опосля на самого государя. Иоанн был мрачен да угрюм, согласно своему обыкновению.

– Авось и выйдет, – молвил Басман, пожав плечами.

– От земских ратников, поди, был бы прок, – произнёс Вяземский.

– Пущай остаются на местах, – пресёк царь, пододвигая свою чашу к Фёдору Басманову.

Кравчий, обходя стол, исполнил волю государя. Иоанн глубоко вздохнул, постукивая пальцами по столу.

– Коли враг прорвётся, пущай земские держат свои дома под защитою, – произнёс государь, покуда молодой Басманов стал несколько позади Иоанна.

* * *

Весна будто сама не хотела приступать к заснеженным, оледенелым дворам Руси. Солнце едва касалось белых покрывал, что тяготели над крышами. В Слободу въехал князь Старицкий. Царь встретил его, и братья крепко обнялись.

– Как поживает Евдокия? – вопрошал Иоанн, ступая по лестнице, расчищенной от снега и скользкого льда.

Услышав то, Владимир сглотнул и едва ли не оступился.

– Она – моя жизнь, царе, – ответил князь, точно возносил мольбу.

Иоанн кивнул, и лицо его смягчилось. Жестом он будто просил оставить всякое раболепство. Они следовали по коридорам крепости, храня сокровенное молчание. Владимир был удивлён, не приметя нигде первого круга опричников. Меж тем царь привёл князя в светлую палату, где было накрыто богатое кушание да разложена доска для игры в шахматы.

– Я нуждаюсь в тебе, – произнёс Иоанн, опускаясь в кресло.

– Всё, что имею, то твоё, брат, – молвил Владимир, опуская руку на сердце.

– Ратные люди. Направь князей, что верны тебе, в Москву, – твёрдо заявил царь, и Старицкого было проняло будто бы лютым холодом от жёсткого тона государева. Владимир, отойдя же от трепетного оцепенения, кивнул.

* * *

Покуда Владимир гостил в Слободе, он славно занимал досуг государя. Крепость давно не казалась такой пустой да безмолвной. В Слободе оставались немногие из братии – самые видные опричники разъехались по всей Руси, воочию глядеть, какие порядки делаются, где что говорят.

В том ожидании вестей и томился царь, проводя время со своим братом али с супругой и детьми. Эти две недели тянулись непомерно долго. Иоанн думал, что уже потерял счёт времени, когда первые посланники его принялись возвращаться один за другим.

Иной опричник царский заявлялся погодя да переведя духу. Да не было на отдых времени у Фёдора Басманова. Мчался тот, не жалея ни себя, ни лошадей. Едва ли знал по паре часов сна всю дорогу. Оттого и затрепал платье своё дорожное, оттого и предстал нынче пред царём скорее не боярином, а вовсе оборванцем кочевым.

Притом спешил-то Фёдор, вовсе не ведая, какую добрую весть сулит ему прибытие в Слободу. Не ведал Басманов, какими словами встретит его владыка и как встрепенётся пылкое сердце, забьётся и возрадуется.

Глава 12

Плеск волн смешался, а после и вовсе исчез средь гула. Вода удушливо объяла тело, и прежняя тяжёлая холодность в мгновение переменилась обжигающим жаром. С криком, глухим и беззвучным, вышел последний воздух. Горло ожгло, и грудь наполнилась холодной водой. Голова налилась раскалённым свинцом, пульсируя, издираясь бешеным зверем, и агония настала нестерпимая.

Продравши горло до хрипу, Фёдор резко поднялся с ложа, судорожно оглядываясь по сторонам да держась за шею. Нечто неясное, безмерно жуткое оставалось подле него, в его постели. Плеск воды за бортом хранил отголоски ночного кошмара. Фёдор провёл по горячему липкому лбу.

– Дрянь, – тихо прошептал он, рухнув обратно на ложе, с тяжёлым вздохом стараясь прикинуть в уме, сколь долго ещё продлится плавание.

Сон не шёл к нему. Фёдор оделся и вышел на палубу проветрить свой ум.

Холодный сырой воздух быстро прогнал последние путы сна. Басманов чуть поёжился, сильнее кутаясь в шубу. Ночь была безлунной, и не было видно грани воды, земли и глухих чёрных небес. Однако вскоре глаза Фёдора стали привыкать ко тьме.