Агрессивность деревни во все большей степени стимулировалась извне. Так, в мае 1915 г. волна немецких погромов дошла до Подмосковья. Крестьяне тащили из имений все нужное и ненужное, делали это жадно, опасаясь, что кому-то перепадет больше. Война пробуждала желание запасаться впрок.

Нов целом в 1915 г. бунтарская активность деревни снизилась, сказался отток мужского населения в армию — было зафиксировано всего 117 выступлений. Однако в следующем году их число выросло до 294, увеличилось количество протестов против дороговизны. Выплаты пособий от нее не спасали.

Через год после начала войны в верхах стали задумываться о «возвращении ратников в деревню после войны». В связи с этим А.Д. Протопопов писал А.В. Кривошеину, что крестьяне заглядываются не только на немецкое землевладение, но и на частновладельческие угодья; следовательно, «потенциальная энергия» недовольства «может превратиться в кинетическую». Так и было. Из Тамбовской губернии сообщали: «Между крестьянами… выселившимися из общины на отрубные участки, распространялись слухи, что по окончанию войны купленная ими… земля будет у них отобрана и разделена между всеми крестьянами…» Множились слухи об «измене» помещиков, которых выселяют в Сибирь, а их землю распределят — но только среди общинников. В мае 1915 г. из Киевской губернии сообщали о нападении в с. Кухарская слобода 150 человек, вооруженных кольями, на местного пристава, двух урядников и полицейских стражников, пытавшихся отстоять помещичье имение. Толпа была рассеяна выстрелами, одна крестьянка ранена. Курский губернатор доносил, что в марте он арестовал 41 крестьянина за самовольную запашку в Обоянском уезде, в мае сообщил, что в Фатежском уезде около 800 крестьянок с детьми и подростками потребовали прекращения землеустроительных работ, причем здесь в ответ на предупредительные выстрелы толпа забросала стражу камнями. Из Орла телеграфировали о выступлениях жен запасных, также добивавшихся приостановки землеустройства до возвращения мужей из армии. В апреле-мае 1915 г. произошло 10 крупных выступлений крестьян в Харьковской губернии. В Донской области крестьяне под влиянием писем с фронта распахали 12 тыс. десятин земли, принадлежащих помещику Шабальскому. Причины дестабилизации деревни множились.

В 1915 г. участились выступления общинников против отрубников и хуторян. В с. Нижняя Сыроватка (Харьковская губерния) двухтысячная толпа убила двух хуторян, захватила помещение волостного правления, обезоружила отряд полиции, прогнала исправника. Здесь было арестовано 34 бунтаря. В Лукояновском уезде Нижегородской губернии в апреле 1915 г. толпа в 300 человек разгромила 14 домов хуторян. Правительство отказалось от землеустроительных работ, опасаясь «обострить взаимные отношения крестьян». Это не помогло. Весной 1915 г. в выступлениях против хуторян и отрубников особо активизировались женщины-солдатки.

Местные правые деятели связывали деревенское бунтарство с земством. В декабре 1915 г. из Тамбовской губернии поступило характерное сообщение: «…Земство пустило глубокие корни в крестьянскую жизнь… Революция при создавшемся положении и подготовке со стороны земства весьма возможна…» Взаимная подозрительность политиков усиливалась. Это также сказывалось на крестьянстве.

С осени 1915 г. в деревне острее ощутили нехватку рабочей силы. В верхи поступала масса жалоб на беженцев, заполонивших прифронтовые губернии (Витебская, Смоленская, Минская, Псковская), среди которых было слишком много голодных женщин и детей. Все больше крестьяне страдали от растущих цен на керосин, соль, сахар. В ряде промышленных губерний стала ощущаться нехватка продовольствия. Недовольство вызывали «бесконечные» мобилизации (в частности, ратников второго разряда), а также призывы белобилетников «без разбора». Раздражали и реквизиции скота, переписи населения, окопные работы. Многие крестьяне за нехваткой рабочих рук и реквизицией лошадей оставляли поля необработанными. Трудовые мобилизации сопровождались несправедливыми, как считали крестьяне, действиями полиции, подкупом, злоупотреблениями. Еще более возмущали задержки выплат пособий семьям солдат, или их уменьшение, невыдача вкладов из сберкасс в полном размере. Накапливались социально девиантные проблемы: «разврат» солдаток, молодежное хулиганство. Обнаружилось падение авторитета священников и, напротив, усиление влияния учителей, симпатизировавших левым партиям. Все это сказывалось на умонастроениях солдат.

За годы войны у крестьян было реквизировано 2,6 млн. руб. Появившиеся «лишние» деньги использовать для расширения производства не удавалось. Казалось, крестьяне могли пользоваться трудом военнопленных. Увы, поскольку они не могли обеспечить их охрану, власти предпочитали направлять их в помещичьи хозяйства. Но наибольшее возмущение вызвала введенная в конце 1916 г. продовольственная разверстка — ее, по мнению крестьян, организовали помещики, засевшие в земстве, начальство и ненавистная полиция. И хотя власти подвергли насильственным реквизициям хлебных запасов только помещиков, крестьяне отказывались продавать зерно государству. Задания по снабжению гражданского населения были выполнены в январе 1917 г. на 20%, в феврале — на 30%. Локальное и потому не всегда заметное «сверху» крестьянское недовольство сыграло едва ли не решающую роль в развертывании системного кризиса.

Впрочем, по-крестьянски бунтовали на предприятиях, расположенных в сельской местности или в городах, наполнявшихся отходниками. Особенно отличались солдатки. В сущности, все «хлебные бунты», «женские волнения» питались недовольством деревни, так или иначе отчуждавшейся от города и его культуры. Весной 1915 г. именно «феминизированный» тип волнений распространился по всей империи. В связи с этим солдаты и казаки (в отличие от полиции) все менее решались применять оружие. Возрастало влияние женщин и на сельских сходах. Активно апеллировали работницы и солдатки к солдатам, рассчитывая на их защиту от властей, и особенно полиции. Деревня, как и город, обретала «внутреннего врага» — более близкого, чем враг внешний.

В начале 1916 г. в военных кругах утвердилось представление, что «после войны возникнет революция или по меньшей мере беспорядки». Опасения были резонными, факторы, их провоцировавшие, множились. В газетах писали: «Война вызвала на сцену и особого рода дельцов, которые, пользуясь легковерием крестьянской массы, открыли поход на ее карманы. Явились ворожеи и предсказатели». Страхи множились.

Началось возвращение в общину — даже ее идейных противников из числа передовых крестьян. Тон задавали женщины. Если перед войной до трети крестьянских хозяйств были частновладельческими, то через четыре года таковых осталось менее 2%. Человек традиционного общества всегда ориентировался на старый коллективный опыт. В условиях растущих надежд на помощь «общества» существование отрубников и хуторян все более раздражало. Отсюда растущий натиск на этот так и не консолидировавшийся социальный слой.

Некоторые крестьянские выступления оказывались масштабными. В мае 1916 г. в ряде сел Енисейской губернии толпы крестьян, доходящие до 2 тыс., разгромили лавки; солдатки со своей стороны нападали на торговцев. В селе Нижний Мамон (Воронежская губерния) многотысячное крестьянское выступление продолжалось с 5 до 11 мая 1916 г. Его застрельщиками явились новобранцы, особый гнев вызывали хуторяне, которых насильно возвращали в общину. 14–15 мая разгромы хуторян начались в соседних селах. Для подавления выступления прибыл губернатор с двумя эскадронами драгун. В селе Оброчном (Пензенская губерния) толпа из 300 крестьян разгромила дома выделенцев.