естественно, Стас. В блаженном неведении о времени мне показалось, что у него как-то зачастили экстренные случаи. Но уточнять, насколько, я не стал — не хотелось узнавать, сколько времени у меня ушло на создание щели в стене, в которую уже мой мизинец пролазил. Почти. До второй фаланги.

Рассказ Стаса подтвердил, что темный гений и услышал, и понял меня. В смысле, и то, и другое неправильно. Он, похоже, решил, что я предложил ему гонку, и с готовностью включился в нее.

Завиральные идеи появились у Татьяны задолго до моего выхода на свободу. Нет, меня где-то порадовало ее доброе с вида намерение поспособствовать последнему. Но подавать жалобу на неправомерность моего задержания, санкционированного руководством, этому самому руководству? Мне же еще одну стену воздвигнут за этой — и хорошо, если одну!

Наверно, я застонал. Мысленно. Но это же только люди могут таким образом свою реакцию скрыть!

— Я ее пока отвлек, — торопливо успокоил меня Стас. — Будет Максу передавать все, что у законников увидит. Он обещал потянуть время с подготовкой своей консультации. Но на сколько его хватит, не знаю. Ты же грозился сам справиться, — добавил он с надеждой в голосе, — как труды-то продвигаются?

— Продвигаются, — уклончиво ответил я, но затем решил, в виду серьезности ситуации, быть честным: — Но не очень.

— Значит, придется все-таки рискнуть, — тяжело вздохнул он.

Неоднократное наблюдение за операциями Стаса, даже участие в них пару раз, тут же нарисовали мне картину молниеносного подавления караулящих меня внештатников: поваленные лицами в пол тела, жестко зафиксированные за спиной руки, карающая нога на шее особо брыкающихся…

— Да брось, Стас, — забормотал я, не в силах заставить себя оторваться от созерцания мельчайших подробностей. — Я не могу согласиться, чтобы ты так подставлялся. И потом — сигнал они вполне успеют подать, и на блокпост подкрепление вышлют…

— Ты о чем? — озадаченно спросил он.

— Ты не можешь рисковать своим положением, — твердо отбросил я упоительное зрелище и жертву Стаса. — Тебе ведь придется тогда вместе со мной в подполье уходить.

Стас громко прочистил горло.

— Ты знаешь, — доверительно сообщил он мне, — обычно силовое освобождение заложников заканчивается их уничтожением.

Чего-то я не понял, о каком риске тогда речь идет. Я же бессмертный! Или они на штурм с распылителем в руках пойдут? И вот чья это идея, хотелось бы узнать? Святые отцы-архангелы, ну, нужно же даже в изощренности меру знать! Передать мой добровольный и благородный отказ от уничтожения противника, и кому — ему самому, владеющему единственным средством этого уничтожения?

— Вот я и говорю: не надо меня освобождать! — как можно убедительнее обратился я к Стасу.

— А я и не собирался, — заверил он меня. — Кто вас тогда на землю переправит? Нет, нужно, чтобы ты сам вышел.

Что он имел в виду, я понял на следующий день. Но не сразу. Сначала я чуть не организовал себе переправку в тот самый, упомянутый темным гением, мрак и запустение. Если вообще не в небытие.

После разговора со Стасом я снова вернулся к своей щели в стене. Решил, что именно на такой выход он и намекал. Но туманность его намека не давала мне полностью сосредоточиться — наверно, поэтому я и расслышал легкий скрежет в двери.

Кто мог навестить меня — кроме моих тюремщиков? Зачем им это могло понадобиться — кроме как для того, чтобы вывести меня отсюда? Куда они могли вести меня — кроме, как на очередной допрос? Или сразу на распыление? Очень в духе о представлении Стаса о риске. Легком. Если он меня в одиночку к аналитикам в разведку посылал, то с парой-тройкой внештатников разделаться по пути к месту казни — плевое дело.

Вот же убедил его в своих способностях на свою же голову! Теперь придется соответствовать.

Мысли эти пронеслись у меня в голове в одно мгновенье. Тело же при этом также мгновенно пронеслось с шезлонга к двери, инвертировавшись по дороге и захватив бесполезный до сих пор стул.

На мое счастье, дверью этой явно очень давно не пользовались — замок поддавался туго и с недовольным скрипом. Когда она начала, наконец, открываться, я уже замер за ней — с занесенным над головой стулом, в который я вцепился обеими руками в полной готовности обрушить его на голову первого входящего и, по возможности, вывести из строя боковым ударом еще хотя бы одного.

Первый посетитель вошел так стремительно, что мое орудие самозащиты беспрепятственно рассекло воздух за ним и глухо стукнуло о землю. Он резко обернулся на этот звук — и я оказался лицом к лицу со своим руководителем. Судя по его сузившимся глазам, он тоже это заподозрил.

Я покосился в сторону закрывающейся уже двери — можно попробовать выскочить без ненужных побочных потерь. Ага, как же! В сужающемся с каждой минутой окне возможностей оказался еще один ангел. Абсолютно мне незнакомый, но определенно не внештатник — с выпученными глазами он вцепился в дверь, отступая вместе с ней.

— Анатолий, не мешайте нам помогать Вам, — еле слышно проговорил мой руководитель, ощупывая взглядом пространство перед собой.

Мне не оставалось ничего другого, как ответить ему вежливостью гостеприимного хозяина. Я материализовался в широком приглашающем к стулу жесте.

— Весьма тронут Вашим вниманием, — сопроводил я свой жест не менее широкой улыбкой. — Не ожидал, признаюсь, оттого и поторопился Вам навстречу.

— Наш визит носит официальный характер, — заговорил громче мой руководитель. — Мы получили разрешение на внутреннее расследование Вашей деятельности в бытность сотрудником нашего отдела. Где мы можем расположиться, чтобы можно было вести протокол?

Мы устроились за столиком — незнакомый мне ангел присел на краешек стула как можно дальше от шезлонга, на который опустился я. Мой руководитель еще раз подчеркнул крайнюю важность моего полного чистосердечия — в назидание молодым сотрудникам, добавил он, скосив глаза в сторону своего спутника. После чего начал задавать мне вопросы.

Они звучали критически, в соответствующем цели визита обвинительном тоне. Но я не мог не заметить, что, в совокупности с моими ответами, дополняли и углубляли наши воспоминания, создавая более полную их картину.

Очень скоро юный писарь перестал строчить, как телеграфный аппарат, лишь изредка стреляя в меня возмущенными взглядами, и начал прислушиваться и хмуриться. На губах моего руководителя заиграла чуть заметная усмешка, и он перешел от фактов моих проступков к их причинам.

Я внял его призыву к моей откровенности. Это, конечно, совсем не та аудитория, на которую я рассчитывал во время открытого и публичного процесса над собой, но для репетиции последнего сойдет.