Анатоль, как справедливо говорил про негоШиншин, с тех пор как приехал в Москву, сводил с ума всех московских барынь вособенности тем, что он пренебрегал ими и очевидно предпочитал им цыганок ифранцузских актрис, с главою которых — mademoiselle Georges, как говорили, онбыл в близких сношениях. Он не пропускал ни одного кутежа у Данилова и другихвесельчаков Москвы, напролет пил целые ночи, перепивая всех, и бывал на всехвечерах и балах высшего света. Рассказывали про несколько интриг его смосковскими дамами, и на балах он ухаживал за некоторыми. Но с девицами, вособенности с богатыми невестами, которые были большей частью все дурны, он несближался, тем более, что Анатоль, чего никто не знал, кроме самых близкихдрузей его, был два года тому назад женат. Два года тому назад, во времястоянки его полка в Польше, один польский небогатый помещик заставил Анатоляжениться на своей дочери.

Анатоль весьма скоро бросил свою жену и заденьги, которые он условился высылать тестю, выговорил себе право слыть захолостого человека.

Анатоль был всегда доволен своим положением,собою и другими. Он был инстинктивно всем существом своим убежден в том, чтоему нельзя было жить иначе, чем как он жил, и что он никогда в жизни не сделалничего дурного. Он не был в состоянии обдумать ни того, как его поступки могутотозваться на других, ни того, что может выйти из такого или такого егопоступка. Он был убежден, что как утка сотворена так, что она всегда должнажить в воде, так и он сотворен Богом так, что должен жить в тридцать тысячдохода и занимать всегда высшее положение в обществе. Он так твердо верил вэто, что, глядя на него, и другие были убеждены в этом и не отказывали ему ни ввысшем положении в свете, ни в деньгах, которые он, очевидно, без отдачизанимал у встречного и поперечного.

Он не был игрок, по крайней мере никогда нежелал выигрыша. Он не был тщеславен. Ему было совершенно всё равно, что бы обнем ни думали. Еще менее он мог быть повинен в честолюбии. Он несколько раздразнил отца, портя свою карьеру, и смеялся над всеми почестями. Он был не скупи не отказывал никому, кто просил у него. Одно, что он любил, это было весельеи женщины, и так как по его понятиям в этих вкусах не было ничегонеблагородного, а обдумать то, что выходило для других людей из удовлетворенияего вкусов, он не мог, то в душе своей он считал себя безукоризненнымчеловеком, искренно презирал подлецов и дурных людей и с спокойной совестьювысоко носил голову.

У кутил, у этих мужских магдалин, есть тайноечувство сознания невинности, такое же, как и у магдалин-женщин, основанное натой же надежде прощения. «Ей всё простится, потому что она много любила, и емувсё простится, потому что он много веселился».

Долохов, в этом году появившийся опять вМоскве после своего изгнания и персидских похождений, и ведший роскошнуюигорную и кутежную жизнь, сблизился с старым петербургским товарищем Курагиными пользовался им для своих целей.

Анатоль искренно любил Долохова за его ум иудальство. Долохов, которому были нужны имя, знатность, связи Анатоля Курагинадля приманки в свое игорное общество богатых молодых людей, не давая ему этогочувствовать, пользовался и забавлялся Курагиным. Кроме расчета, по которому емубыл нужен Анатоль, самый процесс управления чужою волей был наслаждением,привычкой и потребностью для Долохова.

Наташа произвела сильное впечатление наКурагина. Он за ужином после театра с приемами знатока разобрал перед Долоховымдостоинство ее рук, плеч, ног и волос, и объявил свое решение приволокнуться занею. Что могло выйти из этого ухаживанья — Анатоль не мог обдумать и знать, какон никогда не знал того, что выйдет из каждого его поступка.

— Хороша, брат, да не про нас, — сказал емуДолохов.

— Я скажу сестре, чтобы она позвала ееобедать, — сказал Анатоль. — А?

— Ты подожди лучше, когда замуж выйдет…

— Ты знаешь, — сказал Анатоль, — j`adore lespetites filles: [обожаю девочек: ] — сейчас потеряется.

— Ты уж попался раз на petite fille [девочке],— сказал Долохов, знавший про женитьбу Анатоля. — Смотри!

— Ну уж два раза нельзя! А? — сказал Анатоль,добродушно смеясь.

Следующий после театра день Ростовы никуда неездили и никто не приезжал к ним. Марья Дмитриевна о чем-то, скрывая от Наташи,переговаривалась с ее отцом. Наташа догадывалась, что они говорили о старомкнязе и что-то придумывали, и ее беспокоило и оскорбляло это. Она всякую минутуждала князя Андрея, и два раза в этот день посылала дворника на Вздвиженкуузнавать, не приехал ли он. Он не приезжал. Ей было теперь тяжеле, чем первые днисвоего приезда. К нетерпению и грусти ее о нем присоединились неприятноевоспоминание о свидании с княжной Марьей и с старым князем, и страх ибеспокойство, которым она не знала причины. Ей всё казалось, что или он никогдане приедет, или что прежде, чем он приедет, с ней случится что-нибудь. Она немогла, как прежде, спокойно и продолжительно, одна сама с собой думать о нем.Как только она начинала думать о нем, к воспоминанию о нем присоединялосьвоспоминание о старом князе, о княжне Марье и о последнем спектакле, и оКурагине. Ей опять представлялся вопрос, не виновата ли она, не нарушена ли ужеее верность князю Андрею, и опять она заставала себя до малейших подробностейвоспоминающею каждое слово, каждый жест, каждый оттенок игры выражения на лицеэтого человека, умевшего возбудить в ней непонятное для нее и страшное чувство.На взгляд домашних, Наташа казалась оживленнее обыкновенного, но она далекобыла не так спокойна и счастлива, как была прежде.

В воскресение утром Марья Дмитриевнапригласила своих гостей к обедни в свой приход Успенья на Могильцах.

— Я этих модных церквей не люблю, — говорилаона, видимо гордясь своим свободомыслием. — Везде Бог один. Поп у наспрекрасный, служит прилично, так это благородно, и дьякон тоже. Разве от этогосвятость какая, что концерты на клиросе поют? Не люблю, одно баловство!

Марья Дмитриевна любила воскресные дни и умелапраздновать их. Дом ее бывал весь вымыт и вычищен в субботу; люди и она неработали, все были празднично разряжены, и все бывали у обедни. К господскомуобеду прибавлялись кушанья, и людям давалась водка и жареный гусь илипоросенок. Но ни на чем во всем доме так не бывал заметен праздник, как нашироком, строгом лице Марьи Дмитриевны, в этот день принимавшем неизменяемоевыражение торжественности.