Иногда ей приходила мысль, что различие это происходит отвозраста; но она чувствовала, что была виновата перед ним, и в душе своейобещала себе исправиться и сделать невозможное — то есть в этой жизни любить исвоего мужа, и детей, и Николеньку, и всех ближних так, как Христос любилчеловечество. Душа графини Марьи всегда стремилась к бесконечному, вечному исовершенному и потому никогда не могла быть покойна. На лице ее выступилострогое выражение затаенного высокого страдания души, тяготящейся телом.Николай посмотрел на нее.

«Боже мой! что с нами будет, если она умрет, как это мнекажется, когда у нее такое лицо», — подумал он, и, став перед образом, он сталчитать вечерние молитвы.

Наташа, оставшись с мужем одна, тоже разговаривала так, кактолько разговаривают жена с мужем, то есть с необыкновенной ясностью и быстротойпознавая и сообщая мысли друг друга, путем противным всем правилам логики, безпосредства суждений, умозаключений и выводов, а совершенно особенным способом.Наташа до такой степени привыкла говорить с мужем этим способом, что вернымпризнаком того, что что-нибудь было не ладно между ей и мужем, для нее служиллогический ход мыслей Пьера. Когда он начинал доказывать, говоритьрассудительно и спокойно и когда она, увлекаясь его примером, начинала делатьто же, она знала, что это непременно поведет к ссоре.

С того самого времени, как они остались одни и Наташа сшироко раскрытыми, счастливыми глазами подошла к нему тихо и вдруг, быстросхватив его за голову, прижала ее к своей груди и сказала: «Теперь весь, весьмой, мой! Не уйдешь!» — с этого времени начался этот разговор, противный всемзаконам логики, противный уже потому, что в одно и то же время говорилось осовершенно различных предметах. Это одновременное обсуждение многого не тольконе мешало ясности понимания, но, напротив, было вернейшим признаком того, чтоони вполне понимают друг друга.

Как в сновидении все бывает неверно, бессмысленно ипротиворечиво, кроме чувства, руководящего сновидением, так и в этом общении,противном всем законам рассудка, последовательны и ясны не речи, а только чувство,которое руководит ими.

Наташа рассказывала Пьеру о житье-бытье брата, о том, какона страдала, а не жила без мужа, и о том, как она еще больше полюбила Мари, ио том, как Мари во всех отношениях лучше ее. Говоря это, Наташа призналасьискренно в том, что она видит превосходство Мари, но вместе с тем она, говоряэто, требовала от Пьера, чтобы он все-таки предпочитал ее Мари и всем другимженщинам, и теперь вновь, особенно после того, как он видел много женщин вПетербурге, повторил бы ей это.

Пьер, отвечая на слова Наташи, рассказал ей, как невыносимобыло для него в Петербурге бывать на вечерах и обедах с дамами.

— Я совсем разучился говорить с дамами, — сказал он, —просто скучно. Особенно, я так был занят.

Наташа пристально посмотрела на него и продолжала:

— Мари, это такая прелесть! — сказала она. — Как она умеетпонимать детей. Она как будто только душу их видит. Вчера, например, Митенькастал капризничать…

— Ах, как он похож на отца, — перебил Пьер.

Наташа поняла, почему он сделал это замечание о сходствеМитеньки с Николаем: ему неприятно было воспоминание о его споре с шурином ихотелось знать об этом мнение Наташи.

— У Николеньки есть эта слабость, что если что не принятовсеми, он ни за что не согласится. А я понимаю, ты именно дорожишь тем, чтобыouvrir un carriere [открыть поприще], — сказала она, повторяя слова, разсказанные Пьером.

— Нет, главное для Николая, — сказал Пьер, — мысли ирассуждения — забава, почти препровождение времени. Вот он собирает библиотекуи за правило поставил не покупать новой книги, не прочтя купленной, — иСисмонди, и Руссо, и Монтескье, — с улыбкой прибавил Пьер. — Ты ведь знаешь,как я его… — начал было он смягчать свои слова; но Наташа перебила его, даваячувствовать, что это не нужно.

— Так ты говоришь, для него мысли забава…

— Да, а для меня все остальное забава. Я все время вПетербурге как во сне всех видел. Когда меня занимает мысль, то все остальноезабава.

— Ах, как жаль, что я не видала, как ты здоровался с детьми,— сказала Наташа. — Которая больше всех обрадовалась? Верно, Лиза?

— Да, — сказал Пьер и продолжал то, что занимало его. —Николай говорит, мы не должны думать. Да я не могу. Не говоря уже о том, что вПетербурге я чувствовал это (я тебе могу сказать), что без меня все этораспадалось, каждый тянул в свою сторону. Но мне удалось всех соединить, ипотом моя мысль так проста и ясна. Ведь я не говорю, что мы должныпротивудействовать тому-то и тому-то. Мы можем ошибаться. А я говорю:возьмемтесь рука с рукою те, которые любят добро, и пусть будет одно знамя —деятельная добродетель. Князь Сергий славный человек и умен.

Наташа не сомневалась бы в том, что мысль Пьера была великаямысль, но одно смущало ее. Это было то, что он был ее муж. «Неужели такойважный и нужный человек для общества — вместе с тем мой муж? Отчего это такслучилось?» Ей хотелось выразить ему это сомнение. «Кто и кто те люди, которыемогли бы решить, действительно ли он так умнее всех?» — спрашивала она себя иперебирала в своем воображении тех людей, которые были очень уважаемы Пьером.Никого из всех людей, судя по его рассказам, он так не уважал, как ПлатонаКаратаева.

— Ты знаешь, о чем я думаю? — сказала она, — о Платоне Каратаеве.Как он? Одобрил бы тебя теперь?

Пьер нисколько не удивлялся этому вопросу. Он понял ходмыслей жены.

— Платон Каратаев? — сказал он и задумался, видимо, искренностараясь представить себе суждение Каратаева об этом предмете. — Он не понялбы, а впрочем, я думаю, что да.

— Я ужасно люблю тебя! — сказала вдруг Наташа. — Ужасно.Ужасно!

— Нет, не одобрил бы, — сказал Пьер, подумав. — Что онодобрил бы, это нашу семейную жизнь. Он так желал видеть во всем благообразие,счастье, спокойствие, и я с гордостью показал бы ему нас. Вот ты говоришь —разлука. А ты не поверишь, какое особенное чувство я к тебе имею после разлуки…

— Да, вот еще… — начала было Наташа.

— Нет, не то. Я никогда не перестаю тебя любить. И большелюбить нельзя; а это особенно… Ну, да… — Он не договорил, потому чтовстретившийся взгляд их договорил остальное.