Когда Тито на Бриони навестил старый боевой товарищ, Светозар Вукманович – Темпо, oн спросил: «Как дела с Югославией?» Тито ответил: «Нет больше Югославии». «А что с партией?» – «Нет больше и партии» [2695]. Он был прав. Хотя на свое наследие он мог бы смотреть с большей гордостью, поскольку в годы его правления уровень жизни населения решительно возрос, давление полиции снизилось, различия между привилегированным партийно-политическим верхом и гражданами уменьшены. У каждой четвертой семьи был автомобиль, не говоря уже о дачах, которые росли, как грибы под дождем. Югославия была одной из самых открытых стран в мире, это касалось и туристов, и югославов, которые без визы могли свободно путешествовать в 44 страны мира. Югославы пользовались всеми свободами, кроме свободы слова. Именно в этом крылась причина разложения[2696]. Поскольку не было свободы обмена мнениями, невозможно было говорить о том, что будет с Югославией после Тито. Было ясно, что после его смерти она уже не будет такой, какой была прежде. «Как национальный патриарх, спаситель и политический организатор Тито незаменим, – записали аналитики ЦРУ уже в 1967 г. в исследовании, посвященном “югославскому эксперименту”. – Почти четверть столетия он был символом единства югославских народов и верховным судьей в Югославии. Как распорядиться его наследством – самый большой вопрос, с которым сталкивается партия и сам Тито. Хотя Тито и видит проблемы, которые вызовет его уход, его гений компромисса и импровизации в этой области бессилен. Человек может позаботиться о своих похоронах, но вряд ли сыграет в них активную роль»[2697]. При этом особенно горьким было то, что из-за удушающих обстоятельств, которые сложились в государстве, политически мыслящие люди боялись смерти Тито и в то же время желали ее, осознавая, что до нее изменений не будет. «Его смерть – это последняя надежда и спасение», – записал Добрица Чосич в начале января 1978 г.[2698]

Что касается личной жизни, то на закате жизни Тито оказался не только без жены, но и без друзей. Он был настолько одинок, что это даже заметил британский посол в сообщении за 1978 г.[2699] Это стало очевидным во время празднования 35-летия битвы на Неретве, поскольку на торжестве не было, кроме функционеров, ни одного из его ближайших боевых товарищей. Коча Попович был в немилости, отсутствовал и Пеко Дапчевич, легендарный командующий Второй пролетарской дивизии. Во время поздравительной речи Тито громко спросил: «Как это здесь нет Пеко Дапчевича? Пошлите за ним вертолет». Это тут же произошло, но Пеко не хотел ехать, так как его своевременно не пригласили[2700]. Еще хуже было то, что во время своей речи Тито совсем потерял меру и говорил о себе самом и о своей роли в судьбоносной битве без излишней скромности. «Он сам себя убедил, что является величиной», – язвительно отметил Лазарь Колишевский[2701].

Новый 1980 г. Тито отпраздновал в кругу своих сыновей и ближайших соратников в Караджорджеве, причем все в Югославии, кто смотрел телевизор, отметили, что поздравления он принимал сидя[2702]. Первого января он посетил традиционный обед с виднейшими югославскими политиками и в связи с этим выразил надежду, «что и следующий новый год мы встретим вместе». Он пытался быть радушным, при этом было видно, что он скрывает болезнь, которая его мучила. На самом деле еще перед праздниками его мучил тромб левой ноги. Два дня спустя его приняли в Университетском клиническом центре в Любляне «на диспансеризацию». Одно из последних политических решений, которое принял Тито до отъезда в больницу, был запрет девальвировать динар более чем на 30 %, как то предлагал председатель союзного Исполнительного совета, министр финансов и глава Национального банка. Он знал, что это будет сигнал миру о катастрофическом положении югославской экономики. Этого он не хотел. Но ситуация была весьма трагичной: у Югославии был приблизительно 21 млрд долларов внешнего долга, на выплату которого шла значительная часть национального дохода, в то время как 6,5 % населения оставалось безработным[2703], несмотря на большое количество гастарбайтеров.

После осмотра Тито отпустили из Клинического центра, но врачам было ясно, что необходимо оперировать. Последовала новая госпитализация, по совету известного американского хирурга Майкла Дебейки и русского специалиста Марата Князева была сделана попытка произвести все необходимые манипуляции с артериальным байпасом. Когда это вмешательство не принесло желаемых результатов, семь дней спустя пришло сообщение, что Тито ампутировали левую ногу, в противном случае он умер бы от гангрены. Когда ему сказали, что его ожидает, он был так впечатлен, что грозил самоубийством. Со времен своей нелегальной работы до войны он всегда спал с пистолетом под подушкой[2704]. Операции он долго сопротивлялся, поскольку, как он говорил, родившись с двумя ногами, не хочет умереть как калека. Но в конце концов, в последний момент он согласился[2705].

Поскольку было очевидно, что это его «последняя битва», политическое руководство в середине февраля приняло «программу» его похорон. Международная обстановка была неблагоприятная, так как 27 декабря 1979 г. Советский Союз ввел свои войска в Афганистан, чтобы защитить свои интересы в этой стране. Это убедило югославов, что они находятся перед лицом реальной опасности. Было очевидно, что Советский Союз как никогда раньше готов использовать свою армию для реализации внешнеполитических целей, и не только в Средней Азии[2706]. Подобное мнение преобладало и в Белом доме, откуда президент Джимми Картер направил Тито специальное письмо и обещал свою поддержку. Со своей стороны Маргарет Тэтчер, британский премьер-министр, заявила в парламенте, что «сделает всё возможное, чтобы гарантировать независимость Югославии». Эти заявления югославы оценили и в первую очередь рассчитывали «на наших западных друзей», как говорил секретарь по обороне Любичич командующему Генерального штаба ВВС Британии[2707]. Югославию охватила настоящая паника. Люди опустошали магазины, начали снимать деньги в банках, а некоторые даже бежали за границу. На тайных совещаниях, где речь шла о защите государства, секретарь национальной безопасности Сербии назвал Джиласа, изгнанных профессоров, которые входили в кружок журнала Praxis, и Добрицу Чосича врагами, против которых будут приняты меры. Была провозглашена повышенная боевая готовность, вокруг Белграда и других крупных городов были размещены танки и орудия. Чтобы избегнуть советского окружения, некоторые высокие политические представители в Белграде, согласно сведениям ЦРУ, как и в начале 1950-х гг., думали об ударе по Албании, чтобы прикрыть себя с тыла. В то же время в закулисье усилилась борьба за власть между группой Бакарича, которая хотела, чтобы он был избран главой партии, и сербами с Петром Стамболичем и Милошем Миничем во главе, которые этому противились[2708].