Рокфеллера посетил юморист Уилл Роджерс, чьи сухие деревенские колкости напоминали шутки самого Рокфеллера. Роджерс два раза завтракал в Кейсментс, а потом играл в гольф. Рокфеллер дал ему десять центов в качестве сувенира, и Роджерс ответил: «Знаете, после той компании, в какой находилась эта маленькая монетка, боюсь, ей будет одиноко болтаться в моем кармане»9. А когда Рокфеллер обошел его в гольфе, Роджерс сказал: «Я рад, что вы побили меня, Джон. Я заметил, последний раз, когда вы проиграли, цена на бензин поднялась на два цента за галлон»10. То, что Роджерс осмеливался шутить на эти темы – а Рокфеллер осмеливался откинуть голову назад и смеяться, – многое говорит о его растущем расслаблении. Устрашающий глава преступной корпорации быстро становился любимым старым книжным героем, сертифицированным американским персонажем, и его приподнятое настроение это отражало.

В воскресные вечера, Рокфеллер, великолепный в своем прекрасно сшитом фраке, посещал еженедельные концерты в отеле «Ормонд-Бич» и часто приглашал приезжих див, таких как Мэри Гарден, присоединиться к игре в гольф на следующее утро. Теперь, когда Сетти ушла, он открыто играл кавалера, и ему нравилось отправляться с новыми подругами в долгие поездки днем.

* * *

Однажды Бенджамин Франклин заметил: «Я убежден, что длительные привычки добродетели заметно влияют на выражение лица», – и характер Рокфеллера начал проступать на его стареющем лице. Покрытая тонкими морщинками, как пергамент, кожа говорила о бережливости, ровный взгляд – о целеустремленности, похожее на маску лицо – о хитрости и ловкости. Он был идеальным сюжетом для портрета художника, но долгое время показывал аскетичную неприязнь к воспроизведению. Младший и Эбби любовались портретами семьи Уайденер, выполненные Джоном Сингером Сарджентом, и в 1916 году предложили Рокфеллеру заказать Сардженту пять портретов – три Джона Старшего, один Младшего и один Эбби. В Рокфеллере сразу же проснулся бухгалтер. «Как насчет Кольбаха?» – спросил он. «Цена кажется очень, очень высокой, но я готов обсудить с вами этот вопрос»11. Младший ответил, что Сарджент, учившийся во Флоренции и Париже, был сыном уехавших американских художников и, вероятно, величайшим живущим портретистом, что Кольбах менее значимая фигура, не в его лиге. Со своей стороны Сарджент неохотно согласился писать великого человека – он устал от портретов и хотел больше времени посвятить акварели – и поначалу уступил только в качестве одолжения Младшему.

Когда шестидесятиоднолетний Сарджент начал писать Рокфеллера в Ормонд-Бич в марте 1917 года, он отказался от стереотипных образов. Он не стал писать его в угрюмом деловом черном, а передал беззаботное элегантное настроение, в синем пиджаке, с белой жилеткой и брюками. Лицо тонкое, но еще не худощавое, глаза задумчивые, а поза мягче и более расслабленная, чем на портрете Истмена Джонсона 1895 года. Расположив Рокфеллера на простом фоне без украшений, Сарджент подчеркнул его простоту, а не королевское богатство. Рокфеллер был так доволен, что позировал для второго портрета в Покантико. Сарджент нашел, что Рокфеллер в высшей степени выразителен и напоминает сильных волей персонажей церковной истории: «Мне казалось, он больше всего похож на старого средневекового святого, невероятно умного… Я был поражен прежде всего его безупречным видом, совершенством его типа, можно сказать, тонкого, глубокого аскетичного типа и его выражением добросердечности»12. Мужчины обсуждали недоброжелательность в адрес Рокфеллера за годы, и Сарджент сказал, что, хотя Рокфеллер остро чувствовал несправедливость выпадов, он достиг состояния философского смирения.

Сарджент порекомендовал Рокфеллеру нанять скульптора Пола Мэншипа, с которым наладились такие же легкие рабочие отношения. В Лейквуде и Покантико, пока Мэншип резал, Рокфеллер развлекал его рассказами о карьере и разъяснял божественное одобрение его богатства. «Он несколько раз повторял, что состояние, которое он приобрел, дано ему как обязательство и что он должен использовать его только на благо человека»13. Мэншипу нравились бюсты древнеримских императоров и государей эпохи Ренессанса, и в Рокфеллере он видел простоту и величие старых ватиканских прелатов. «Он поразил меня, как человек экстраординарный, и я говорил себе: «Если бы он жил в Средние века, он был бы папой Римским». Знаете, у него была такая глубина и концентрация, и с баптистским воспитанием, и интенсивностью веры, и его гением, его силой, я уверен, так бы и произошло». Мэншип выполнил два бюста Рокфеллера. На одном титан кажется безгрешной фигурой, тонкое лицо обращено вверх, глаза робко подняты к небесам – в высшей степени необычный бюст для магната. На втором бюсте Мэншип показал более жесткий взгляд Рокфеллера, лицо строгое, губы плотно сжаты. Две скульптуры рядом создают композиционный портрет Рокфеллера, вечно разрывающегося между небом и землей, земным успехом и вечным спасением.

Рокфеллер, раскрепостившись в поздние годы, показал настоящий талант к созданию имиджа. Его самой блестящей идеей стало, без сомнения, решение раздавать по дороге блестящие сувенирные монетки в десять центов взрослым и пять центов детям. Во время утренних обходов Рокфеллер давал монетки сотрудникам дома или кедди на площадке для гольфа. В противоположность мифам, именно Рокфеллер, а не Айви Ли выдумал этот трюк. Единственное, что сделал Ли, это прославил жест как фирменный знак.

Рокфеллер сопровождал раздачу монет собственным символикой. Вместе с монеткой он давал краткое нравоучение, призывая малышей много работать и быть бережливыми, если они хотят заработать состояние; монетки нужно копить, это не для потакания слабостям. «Я думаю, урок проще усвоить, если у нас есть знак, по которому его можно вспомнить, предмет, на который мы можем посмотреть и вспомнить об идее», – заметил он14. Он говорил детям, что пять центов – это годовой процент с доллара. Для человека с афористичностью Рокфеллера это было очень удобное амплуа.

Когда Рокфеллер осмеливался появиться на публике, у него часто один карман оттопыривался от монеток в пять центов, второй – от монеток в десять центов, а верный Йорди служил запасным монетным двором. Подсчитали, что Рокфеллер раздал от двадцати тысяч до тридцати тысяч монеток, и многие получатели ценили их как память, делали из них амулеты или выставляли дома. Он ненавидел автографы, считая их глупым обычаем, и часто неловко чувствовал себя на публике, монетки стали сподручным ритуалом, позволяющим сгладить общение с незнакомцами и спрятаться за банальностями. Его внук Дэвид заметил: «Это был способ быстро завязать разговор и отношения с людьми, которых он встречал, что ему очень нравилось»15.

Рокфеллер придумал бесчисленное множество применений десятицентовикам. Когда кому-то удавалось блеснуть в гольфе, появлялась монетка. Когда Харви Файрстоун загнал мяч в лунку сложным ударом, Рокфеллер весело подошел с монеткой в руке. «Прекрасно! Прекрасно! Это стоит десяти центов»16. Монетки раздавались за хорошо рассказанные истории за ужином. Если за столом что-то проливалось, Рокфеллер высыпал десятицентовики на пятно в качестве чаевых для человека, который его вытирал. Иногда он поддразнивал людей и не отдавал монетку или клал им на ладонь вместо нее каштан, говоря, что это полезно для ревматизма. Старые кинохроники изображают Рокфеллера, раздающего монетки на манер папы и говорящего козлиным голосом: «Благослови Господь! Благослови Господь!» – как на причастии.