Эдит не хотела признать, что ведет полемику из слабой позиции. Она отрезала себя от семьи, не появилась на похоронах матери, проявляла мало интереса к детям, у нее были разрушительные фобии, и она не собиралась в ближайшее время возвращаться в Соединенные Штаты. Она была транжирой и имела привычку влезать в долги, что не могло не укрепить сомнений отца в ее способности управлять деньгами. Говоря о ее пребывании за границей, Рокфеллер сожалел, что ему «не известно больше о ваших благодеяниях, как мне известно относительно вклада Джона и Алты в добрые дела. Общение с ними и близкое понимание того, что они делают в этом отношении, доставило мне много удовольствия»44. В конечном итоге он удвоил ежемесячное содержание Эдит до пяти тысяч долларов, но дальше не пошел.

То, что Эдит хотела получить больше денег и передать их на дело юнгианского анализа, стало ясно в 1916 году, когда она выделила сто двадцать тысяч долларов – восемьдесят тысяч из них были заемные, – чтобы снять и отремонтировать пышный особняк в Цюрихе для нового Психологического клуба целиком с библиотекой, рестораном, комнатами отдыха и гостиными. Она намеревалась создать место, где аналитики и пациенты могли бы общаться и слушать лекции. Особняк оказался слишком дорогим, и клуб переехал в более скромные помещения на Гэмайнде-штрассе. Эдит оплатила и переводы работ Юнга на английский, что значительно расширило его влияние. Обеспокоенный этим даром, Рокфеллер потребовал, чтобы Эдит отправила ему список своих благотворительных вложений. В ответе она показала, что ее дар Юнгу значительно превысил ее пожертвования на два других крупных дела: Институт инфекционных заболеваний Джона Маккормика и Чикагскую оперу.

Услышав новости о вложении Эдит в Психологический клуб, Фрейд, порвавший со своим учеником-еретиком, фыркнул. «Итак, швейцарская этика наконец добилась желанного контакта с американскими деньгами»45. Цинизм Фрейда понятен. После дара Психологическому клубу Юнг неожиданно позволил Эдит перейти из роли пациента с особо трудными проблемами в роль аналитика. То, что Юнг разрешил полной фобий Эдит работать как аналитику, вызывает ряд серьезных вопросов к суждениям Юнга. В следующем году Эдит писала отцу: «Я преподаю шесть часов в день и еще моя обычная учеба»46.

Эдит финансировала писателей и музыкантов. Самым важным получателем денег стал Джеймс Джойс, во время войны нашедший убежище в нейтральном Цюрихе. В феврале 1918 году Эдит открыла для Джойса, испытывающего серьезные финансовые затруднения, банковский счет, который позволял ему ежемесячно снимать тысячу франков. Джойс очень хотел поблагодарить анонимного патрона и сумел определить ее личность. Когда они встретились, Эдит сказала ему: «Я знаю, вы великий художник», – затем начала бурно рассказывать о юнгианском анализе47. В своей характерной властной манере Эдит решила, что Джойс должен пройти анализ у Юнга, и она за него заплатит. Он отверг предложение и, вероятно, из-за этого через восемнадцать месяцев обнаружил, что его кредит неожиданно закрыли. Автор не обрадовался резким переменам. По словам биографа Джойса Ричарда Эллманна: «Непохоже, чтобы Джойс позволил [Эдит] уйти безнаказанной; и в эпизоде «Цирцея» в «Улиссе» миссис Мервин Толбойс, светская львица с хлыстом и садистскими наклонностями, возможно, чем-то похожа на Эдит Рокфеллер – Маккормик, известную наездницу»48. Даже жена Джойса Нора сделала Эдит предметом грубых шуток, задаваясь вопросом, какое же пышное нижнее белье носит богатая американка.

В поведении Эдит, конечно, были нелепые проявления. Она представляла собой маловероятную смесь представителя крупной буржуазии и богемы, была непрактичным мечтателем, пойманным в напоминающую культ практику Юнга. Но в семье Рокфеллера она стала первопроходцем, первой, кто заглянул в тайны человеческой природы и выступил против социальных запретов и моральных ограничений, которые семья давно считала священными.

* * *

Поначалу казалось, что общий интерес к психоанализу перекинет мост через пропасть темпераментов Эдит и Гарольда. Он был терпеливым, сочувствующим и очень хотел видеть, что его жена освободилась от осаждавших ее демонов. «Я должен вкратце рассказать тебе, как чудесно Эдит развивается, – написал Гарольд матери восторженно в сентябре 1917 года. – Ты бы ее не узнала»49. Действительно, Эдит, казалось, процветала в Цюрихе, количество пациентов росло. «Ко мне все время приходят новые пациенты, и у меня сейчас около пятидесяти клиентов, – написала она отцу в 1919 году. – Я выслушиваю в год двенадцать тысяч снов»50. Приятная интерлюдия могла бы длиться вечно, если бы Гарольда не назначили президентом «Интернэшнл харвестер» в 1918 году, что выдернуло его обратно в мир будней Чикаго.

Психоанализ подталкивал и Эдит, и Гарольда свободно экспериментировать с их жизнями. Как и другие новички, Эдит увидела в юнгианском анализе разрешение на крайне вольное поведение. Сам Юнг не верил в моногамию и не следовал ей. «Амманн, – сказала Эдит шоферу, – если ваше бессознательное заставляет вас любить несколько женщин, вам не нужно чувствовать какой-либо вины… Психоанализ завоюет все»51. Она выставляла на пороге отеля Эмму, своего личного секретаря, чтобы обезопасить свидания. Однажды Гарольд пришел без предупреждения, и Эмма не успела его остановить. Напуганная Эдит начала кричать: «Гарольд, я… этого не потерплю. Ты не будешь заходить в мои комнаты, пока Эмма о тебе не доложит»52. Теперь, когда Гарольд и Эдит жили далеко друг от друга, у каждого появились бесчисленные возможности для похождений.

Эдит удавалось избегать скандала, пока на сцене не появился молодой австриец Эдвин Кренн. Человек с туманным прошлым – Эдит писала, что он сын знаменитого европейского художника, – он был невысоким круглолицым блондином и всегда щегольски одевался. Когда он прибыл в Швейцарию и прошел анализ у Эдит, у него не было каких-либо очевидных средств поддержки. Эдит не только финансировала его, но и помогла получить швейцарское гражданство. Она была убеждена, что он гениальный архитектор, и они стали постоянными спутниками, вместе выезжали днем, посещали театр вечером, затем удалялись в ее гостиничный номер на ужин. Согласно Эмилю Амманну, Юнг предупреждал ее о скандале, который может произойти из этой любовной связи. «Это моя проблема, – ответила Эдит резко, – и я могу поступать, как мне нравится»53.

Гарольд, живя один в Чикаго, был весьма подвержен женским чарам. Не так давно они с Эдит взяли на себя обязательство пять лет поддерживать Чикагскую оперу, и он начал общаться со многими симпатичными начинающими певицами. В сентябре 1918 года Чикагская опера выступала в Нью-Йорке, и польская певица Ганна Валска разыскала его в отеле «Плаза». Гарольд начал лысеть и был низеньким и пухлым, но Валска утверждала, что потеряла голову от его «чудесных мальчишеских голубых глаз»54. Пышная женщина с гипнотическим взглядом, Валска носила массивные украшения, огромную шляпу и изображала обольстительницу; во многом, как и Эдвин Кренн, она была золотокопателем и окружила себя экзотической загадочностью.

В 1920 году дочери Маккормика, встревоженные интрижкой их матери с Эдвином Кренном, умоляли Гарольда приехать в Цюрих немедленно. К тому моменту Гарольд уже был очарован Валска и не испытывал сильного желания прерывать роман, но отправился в Швейцарию, вероятно, отчасти из-за обеспокоенности Рокфеллера состоянием финансов Эдит. Стремясь доказать, что обладает деловым чутьем отца, она серьезно промахивалась, совершая одну катастрофическую сделку за другой. В конце 1919 года в Швейцарию приехал немецкий ученый продавать секретный процесс отвердевания древесины, делавший ее пригодной для использования везде, от железнодорожных шпал до телеграфных столбов. Даже Юнг поначалу советовал Эдит участвовать в предприятии. Она создала компанию, назвалась председателем совета и вложила сто тысяч долларов, обещая увеличить эту сумму до миллиона. Рокфеллер умолял Гарольда остановить ее: «Я возражаю против участия Эдит в этом деле. Я боюсь, он приведет к большим потерям и неприятностям. Я настоятельно прошу ее прекратить не только его, а вообще не участвовать в деловых схемах»55. В Эдит была толика юношеского своеволия, раздражение на папин авторитет, и вмешательство Рокфеллера, вероятно, вышло боком. Отец оказался прав: после того как немецкий ученый уехал из Швейцарии, Эдит не смогла повторить его результаты и в итоге была вынуждена аннулировать вложение в триста сорок тысяч долларов. Кроме того, у Эдит рос долг по пожертвованиям Чикагской опере, и она передала участок собственности на триста тысяч долларов округу Кук для зоопарка; Гарольд, Рокфеллер и Младший узнали о последнем акте щедрости из утренних газет. К началу 1920 года долги Эдит раздулись до восьмисот двенадцати тысяч долларов, и ее отец был вынужден помочь переводом акций «Стандард Ойл, Нью-Джерси».