Он живет и работает в Антверпене, где родился и вырос. Его мастерская расположена на невзрачной улочке недалеко от железнодорожного вокзала Антверпен-Центральный, признанного шедевра архитектуры. Дом Тёйманса выглядит намного скромнее и больше напоминает склад при торговой лавке, чем мастерскую художника. По крайней мере, снаружи. Но стоит открыть унылую серую дверь, и вы попадаете в Страну чудес.

Темный длинный коридор ведет к двустворчатой стеклянной двери, за которой и находится мастерская. Это просторное помещение размером с пакгауз, но поражает оно не этим, а освещением. Белые стены, никаких перегородок, и все это залито голубовато-серебристым светом, что отчасти объясняется близостью Северного моря. Для усиления эффекта в потолке вырезаны ряды окон, затянутых тонкой прозрачной пленкой, сквозь которую тоже льется свет.

В день моего визита было пасмурно. Небо обложили серые тучи, но, когда я поднял глаза к отверстиям в потолке, у меня возникло ощущение, что я стою в погожий июньский день на берегу Средиземного моря, – надо мной сияла густая и яркая голубизна.

Я. Отлично придумано!

Люк. Архитектор накосячил. Свет должен быть не такой.

Я. Чем он вам не нравится?

Люк. Чересчур синий. А летом отбрасывает тени.

Я. Вот оно что. Все равно здорово.

Художник молча закурил первую за день сигарету; потом он будет смолить одну за другой.

Я. Вы не боитесь, что курение вас убьет?

Люк. Не убьет.

Я. Откуда вы знаете?

Люк. Моя мать курила всю жизнь. И хоть бы что. У меня ее гены.

Я. Понятно. Но все же…

Все шесть стен студии увешаны картинами. Некоторые миниатюрные, примерно 30 квадратных сантиметров. Другие гораздо больше, от 150 до 340 сантиметров в длину. Все на подрамниках (Тёйманс никогда не использует рамы), кроме одной, законченной накануне. Это большое, кое-как прикрепленное к стене полотно напоминает просторную, не по размеру рубаху: свободные края закручиваются в трубочки, холст чуть-чуть парусит. На нем изображена диорама – миниатюрная копия сценки, созданной Тёймансом по мотивам поздней спорной работы почитаемого им Марселя Дюшана «Данное» (1946–1966). Это типичный для Тёйманса прием: он берет уже существующее изображение (фотографию или вырезку из журнала) и использует для реализации собственного замысла. Оценивать качество миниатюры рано: художник еще может внести в нее изменения. Тем не менее она показалась мне очень выразительной. Собственно, не столько само изображение, сколько то, что его окружает.

Широкие поля холста заляпаны разноцветными пятнами: очевидно, Тёйманс использует их вместо палитры. Обычно эти неряшливо выглядящие пространства никому не видны, но, как объясняет Тёйманс, смешивать на них краски намного удобнее: рука остается свободной, вдобавок они шире палитры и ближе к картине. Прерывая работу над той или иной деталью, чтобы охватить взглядом все полотно, художник одновременно проверяет, не допустил ли он ошибку в выборе оттенка, и лишь затем делает следующий мазок.

Для Тёйманса это особенно важно, причем не из эстетических, а из практических соображений. Работает он очень быстро: утром берется за картину и к вечеру ее заканчивает.

Я. Когда вы утром приходите в мастерскую, вы вносите во вчерашнюю картину какие-нибудь изменения?

Люк. Нет.

Я. Никогда?

Люк. В общем, никогда.

Я. Почему?

Люк. Это привычка.

Я. А если работа не закончена?

Люк. Она закончена.

Я. Откуда вы знаете?

Люк (закуривает сигарету). Знаю.

Тёйманс работает методом по влажному слою, то есть не дает краске высохнуть. Исправления вносить очень трудно: все плывет, цвета смешиваются… Стоит понаблюдать за художником, когда он обдумывает детали и все произведение в целом. Ему удается написать качественную картину всего за один день именно потому, что он приступает к ней, когда у него уже созрел план работы, всеохватный и подробный одновременно.

Он начинает работу над картиной не в тот миг, когда с кистью наперевес впервые подступает к чистому холсту. И не накануне вечером, обдумывая за ужином ее варианты. На вынашивание замысла уходят месяцы, а то и годы, и отправной точкой часто служит случайно попавшийся на глаза образ. Не знаю, как долго он размышлял над способом выразить свое глубокое восхищение Дюшаном, но я точно знаю, что идея повесить на первой стене мастерской три его портрета пришла к нему за полгода до поездки в Эдинбург.

В столицу Шотландии Тёйманс отправился летом, в самый разгар знаменитого фестиваля искусств. В Эдинбурге он первым делом посетил галерею Тэлбота Райса, где выставлены три портрета кисти шотландского художника XVIII века Генри Ребёрна. Это были портреты видных деятелей эпохи Просвещения – Уильяма Робертсона, Джона Робисона и Джона Плейфэра. Тёйманс сунул руку в карман, достал айфон и сфотографировал все три портрета.

Люк. Хотите взглянуть?

Я. Конечно.

Люк. Что скажете?

Я. Немного нечетко.

Люк. Но это мне как раз и нравится! Я ни за что не сменю телефон.

Я. Потому что он делает плохие снимки?

Люк. Ну да!

Это не глупое упрямство. Для художника, картины которого словно бы затянуты полупрозрачной вуалью, – это его специфический прием, – гаджет, помогающий создать соответствующий эффект, в самый раз. Тёйманс предпочитает расплывчатую манеру письма. В отличие от Ребёрна.

Люк. Впервые я увидел одну из его картин в какой-то галерее в Генте.

Я. И как она вам?

Люк. Он пишет то, видит.

Я. Что вам нравится в его работах?

Люк. Темный колорит. Простота.

Я. А в портретах?

Люк. Люди. Деятели шотландского Просвещения.

Я. Согласен.

Люк. Они все – рационалисты. Их не затронула британская классовая система.

Я. Если я не ошибаюсь, все они были посвящены в рыцари.

Люк (подходит ближе к своим картинам). Вы обратили внимание на голубой тон?

Люк Тёйманс. «Уильям Робертсон», 2014