Как видим, Бабур не только разбивал врага наголову, но и возводил из голов башни. Сегодня мы бы назвали это отличительным знаком — а может, фишкой. Но поди пойми: кем нам считать Бабура — несостоявшимся другом или чудовищем? Или и тем и другим одновременно?

Пить Бабур начал лишь после двадцати — до тех пор вино его просто не интересовало. Но уж когда начал, то подошел к делу серьезно. И все свои попойки он отмечал в дневнике (вперемешку с резней, башнями из голов и периодическим свежеванием врагов заживо). Он пил в седле, во дворцах, на кораблях, на плотах, в горах и долах. Пить Бабур любил. Вот типичный пример:

14 ноября 1519 года

Я сказал [Турди беку]: «Приготовь вина и все нужное». Мне хотелось пображничать привольно в уединении. Турди бек отправился за вином в Бехзади. Я приказал одному из рабов Турди бека отвести моего коня пастись на пригорок, а сам присел на холме за каризом [водоток]. Был первый час [9 часов утра], когда Турди бек принес кувшин вина; мы вдвоем принялись пить. Когда Турди бек нес вино, Мухаммед Касим Барлас и Шахзаде заметили это. Не подозревая, что я здесь, они пошли пешком за Турди беком. Мы пригласили их на пирушку. Турди бек сказал: «Бул-бул Анике хочется выпить с вами вина». «Я никогда не видел, как пьют женщины, — ответил я. — Позови ее на пирушку». Еще мы пригласили каландара [странствующего дервиша] по имени Шахи и одного копателя каризов, который играл на рубабе [трехструнный смычковый инструмент]. До самой вечерней молитвы мы сидели на пригорке за каризом Турди бека и пили; потом я пошел к Турди беку в дом и при свете свечи пил до ночной молитвы. Хорошая то была пирушка! Без подвоха и обмана!

Я прилег, а остальные участники пирушки пошли в другой дом и пили, пока не пробили зорю. Бул-бул Анике пришла и вела себя со мной очень вольно; в конце концов я притворился мертвецки пьяным и избавился от нее.

В таком же духе Бабур и продолжает: с утра выпить, днем сочинять стихи, тщательно документировать фауну и флору на своих землях (можно считать его натуралистом-любителем), сокрушать врагов и глумиться над их телами.

Однако долго эта идиллия длиться не могла. Бабур дал священный обет бросить пить, когда ему исполнится сорок. Потому в сорок девять (всего-то на девять лет позже обещанного) он велел принести свои винные кубки и все их разбил. И даже написал об этом стихотворение:

Золото и серебро Бабур раздал бедным. А потом начал подбивать придворных и воинов последовать своему примеру и тоже отказаться от вина. Триста человек поддержали этот порыв сразу же, и воодушевленный Бабур немедленно двинулся истреблять неверных.

Однако трезвость давалась ему тяжело. В послании другу он печально иронизировал, что большинство людей жалеют о своем поступке, когда напьются, а он страшно жалеет, что бросил пить. Тем не менее назад дороги не было, и через три года он скончался, оставив потомкам империю и дневник.

Тут, наверное, можно было бы поразглагольствовать с умным видом, что Бабур являл собой воплощенный парадокс мусульманина-пьянчуги, однако гораздо больше на эту роль подходит его праправнук Джахангир, на винной чаше которого было вырезано: «Аллах акбар!»[35]

Бабур, надо отдать ему должное, по крайней мере признавал возникшую в исламе дилемму по поводу алкоголя. Тут есть одна тонкая, но очень важная грань. Само употребление спиртного простительно. Мусульманину в большинстве течений ислама позволено пить, если затем он в этом покается. Но вот считать, будто пить не грешно, — грех. Соответственно, длинная череда султанов завинчивала гайки — и забывала об этом, запрещала пить — и пьянствовала. Мало кто из персидских шахов не вводил рано или поздно полный запрет на алкоголь. Однако у народа запрет благополучно выветривался из памяти. И на то всегда находилась причина. Шах Сефи I ввел сухой закон сразу после восшествия на престол в 1629 году, но потом слег с простудой. Простуда была настолько невыносимой, что врачу пришлось прописать ему вино как лекарство. Уж в лечебных-то целях пить наверняка не грешно. Это ведь ради здоровья. Сефи I умер от пьянства в 1642 году.

Сменивший его на троне шах Аббас II ввел сухой закон сразу после коронации. Но тогда ему было всего девять лет. В шестнадцать он выиграл сражение — получил исключительный повод отметить победу, отметил, а затем продолжал делать исключения вплоть до 1666 года[36].

Самую радикальную попытку предпринял Султан Хусейн I. Алкоголь он запретил сразу после коронации в 1694 году. Из королевских подвалов вытащили 6000 бутылей вина и вылили на землю при всем честном народе на центральной площади Исфахана. Шах Хусейн I взялся за дело всерьез. Но потом его двоюродная бабка призналась, что ей очень нравится вино. Как тут быть? Какому нормальному внуку хватит духу лишить бабулю единственной отрады? Это бессердечно. Так что запрет был отменен, и вскоре шах со старушкой дружно отводили душу за бокалом красного.

Султан Мурад IV (правил в 1623–1640 годах) предпочел не пускать дело на самотек. Переодевшись в простолюдина, он ходил по ночному Стамбулу и собственноручно расправлялся со всяким, кого удавалось поймать за распитием. При этом Мурад IV и сам был закоренелым пьяницей — тут не нужен диплом психоаналитика, чтобы сделать выводы.

Ничто не способно было отвратить шахов и султанов от выпивки. Неутолимость их жажды могла сравниться лишь с непроизносимостью их имен.

Обходные пути

Тем не менее, по мере того как один век прилежно сменял другой, муки коллективной совести становились все сильнее. Отношения со спиртным у мусульман всегда складывались непросто. Общественное мнение, законодательные запреты и, возможно, старый добрый Коран делали свое дело. Народ попроще пристрастился к опиуму — раз опиум в Коране не упоминается вовсе, значит, можно. Средний класс действительно до определенной степени соблюдал воздержание. Однако лазеек тоже хватало — побольше, чем в крупноячеистой рыбацкой сети.

В османской Боснии мусульмане были правоверными и вина не пили. Вместо него они пили ракию. Поскольку в Коране насчет ракии ничего не говорится, доказывали они, все в порядке. Хотя ракия — тоже опьяняющий напиток из винограда. Кому-то эти доводы могут показаться шуткой, однако их приводили исключительно всерьез. Вот как отзывался об одном старом суфии шотландец, побывавший в XIX веке в Персии:

Вместе с некоторыми другими обладателями больной совести он нашел способ ни в чем себе не отказывать, при этом, с их точки зрения, не преступая никакого закона. Они употребляли спиртной напиток, полученный путем перегонки из разного сахаросодержащего сырья с померанцами и другими фруктами. Полагаю, что зерно или сахар как таковой тоже присутствовали в составе. Назывался этот напиток ма-уль-хият, то есть, в переводе с арабского, «вода жизни». Очень крепкий, мне он напомнил виски с изрядной примесью померанцев и благовоний. Пить его, как они убедили себя, было вполне дозволительно, поскольку в его изготовлении не участвовали прямо запрещенные магометанским законом вещества. Баклага такого напитка была приготовлена в тот же день после обеда для мирзы Резы и других более робких неофитов. Было забавно наблюдать, как мирза Реза с баклагой в руке, напустив на себя самый что ни на есть пуританский вид, принимается разъяснять огромную разницу между этим благословенным эликсиром жизни и презренным воспрещенным пойлом под названием «вино» или «бренди», которое он ни разу (уверял он нас) не позволил себе отведать. «Вот это, — продолжал он, опрокидывая добрую чарку, — не предосудительно, и, кроме того, весьма и весьма полезно, а мне так и вовсе полагается пить, поскольку я слаб желудком».