Утром он обнаружил, что в комнате вместе с ним находится еще дюжина человек, но Костаса среди них не было. Он тихонько прошел между спящими телами, притом что каждое лежало на отдельном тюфяке. Потом вылез на улицу через окно первого этажа, служившее и входной дверью, а пока лез, порвал подкладку у пиджака. По дороге домой, он осмотрел свои раны, полюбовавшись на свое отражение в окнах машин. Нащупал на щеке швы, которые, по уверениям Костаса, должны рассосаться сами и снимать их не придется. Один его глаз совсем затек. С каждым шагом он пытался вспомнить свой последний разговор с Ребеккой на платформе, по-прежнему недоумевая, почему она сказала, что не сможет быть его девушкой. Он думал о ней всю дорогу, пока шел домой, в свою роскошную и пустую квартиру на площади Колонаки.

Дома он улегся в постель и пожелал себе не просыпаться долго-долго.

За несколько следующих дней Ребекка сделала зарисовки, похожие, как ей казалось, на то, чего она добивалась. Чуть слышно водя карандашом по холщовой бумаге, она вспоминала минуты, что провела вместе с Генри у него на балконе.

Сделав очередной набросок, она шла под холодный душ – смыть с себя пот. Потом ей стало одиноко.

Она села у себя на балконе и подумала о матери.

Вечером, когда жара спала, Ребекка курила и представляла себе, как мать возвращается из конторы домой. Как цокают по плиточному полу каблучки ее изящных туфель. Как она готовит. Как звучит на разные голоса телевизор. Ее приятеля пока еще нет дома. Он только где-то едет на мотороллере с обтекателем. Она снимает туфли и стоит перед микроволновкой в одних колготках… Дешевенькая дамская сумочка с мелочью и жевательной резинкой внутри. Ребекка думала, насколько они похожи.

Последнюю рождественскую открытку она получила от матери шесть лет назад. Она захватила ее с собой в Афины. В имени адресата недоставало одной буквы, но все равно оно звучало как «Ребекка», если произнести его вслух. Сестра тоже получила открытку, но, узнав почерк на конверте, выбросила его, даже не вскрыв.

На следующий день Ребекка заканчивала последний свой набросок – портрет рыночного шарманщика, когда случилось нечто странное. Вместо его видавшего виды пальто и обветренного лица ее карандаш вдруг изобразил нечто иное. Он начал двигаться по собственной воле. Точно новорожденному зверьку, вызволенному из клетки и начинающему делать свои первые шаги, она позволила своей руке осторожно и неспешно выводить на холщовой бумаге только ей запомнившийся образ. Забывшись на какое-то время, Ребекка потом внезапно осознала, что рисует вовсе не шарманщика, а того мужчину с голой грудью – из окна напротив дома Генри. Ей казалось, что этот набросок поразительно напоминает кого-то издали, – единственное, чего тут недоставало, так это точности изображения, присущей другим ее работам, чем она всегда гордилась.

Когда плотная пелена розовых сумерек поглотила Афины, Ребекка поджарила себе рыбу на сковородке и съела ее с нутовым пюре, которое она приготовила в миске, смешав молотый турецкий горох с соском выжатого лимона, солью, оливковым маслом и тахини[26]. В холодильнике еще оставалось полбутылки вина – Ребекка (набросив только белую рубашку Генри) взяла холодную бутылку с собой в мастерскую и выпила вино, как воду, разглядывая свои наброски.

Она подумала, вот было бы здорово, если бы все это увидел Генри, окажись он здесь еще с одной бутылкой вина и сигаретами. Потом она сбросила рубашку и легла в постель.

На другое утро Ребекка выпила молока на балконе и по памяти изобразила мужчину с голой грудью, склонившегося над дымящимися кастрюлями. Заварив кофе, она решила, что у нее на выставке будут представлена серия работ, основанных на современной греческой трагедии.

И главной ее темой будет тот самый мужчина с голой грудью.

Она быстро оделась, сложила карандаши в коробку, привязала ее ремешками к мольберту, затем с помощью держателей закрепила на планшете мольберта несколько листов бумаги. Был жаркий полдень, но она взвалила за спину рисовальные принадлежности и вышла в город.

В метро Ребекка мысленно вернулась к одному из первых своих воспоминаний – одному из редких мгновений, проведенных вместе с матерью.

Они были дома. Мать тогда приехала на несколько дней из Парижа.

Однажды ночью Ребекке не спалось – она выбралась тайком из своей комнаты и увидела, что внизу горит свет. Ей тогда было лет шесть-семь. Мать сидела на диване и курила. Когда Ребекка просунула голову в дверной проем, мать улыбнулась.

– Иди сюда, – позвала она.

Ребекка вспомнила, как медленно, с опаской спускалась к ней, ожидая каждый миг, что мать может запросто отослать ее обратно наверх.

Мать листала книги о живописи.

Они принялись читать книгу вместе. Было очень тихо. Ребекка надеялась, что ее сестра не проснется.

– Посмотри-ка на это, – сказала мать, – Какие дивные краски, правда?

Ребекка кивнула. Мать перевернула страницу.

– Когда-то, Ребекка, я тоже рисовала.

– И я умею рисовать!

Мать медленно затянулась сигаретой.

– Очень хорошая картина, – заметила Ребекка.

– Моей маме тоже очень нравилась, – сказала мать. – Она умерла еще до твоего рождения. Я ее уже почти не помню.

Ребекка кивнула.

– А ты ведь не скоро умрешь?

Мать потушила сигарету.

– Кто знает.

Они снова уткнулись глазами в книгу.

– А мне нравится вот эта, – сказала мать. – Правда-правда, очень нравится.

Ребекка разглядывала картину. Девочка в миленьком розовом платьице отдыхает на лугу. Вдалеке – фермерский домик.

– Она бежит из дома или возвращается домой? – спросила Ребекка.

– Так и эдак, – тихонько проговорила мать. – Она пытается сделать и то и другое.

Она закурила новую сигарету, стряхнула пепел прямо на репродукцию картины и захлопнула книгу.

Порой дети, не так давно вырванные из безмолвного мира добрых жестов, особенно остро ощущают своими крохотными сердечками оттенки всего того, о чем завуалированно говорят взрослые и, хотя им не под силу что-либо изменить, они переживают все те же чувства, что и старшее поколение. Эти смутные чувства, точно призраки, маячат за покровом, сотканным из слов.

Хотя Ребекка никогда и никому не признавалась, – даже сестре – чтó тогда чувствовала, она знала наверное: происходит что-то ужасно неправильное. И хотя все последующие годы она ужасно тосковала по матери, на самом деле причиной ее тоски была не эта женщина, а ее вымышленный образ, однако в силу своей молодости Ребекка вовсе не считала это безумием.

Попасть в дом к мужчине с голой грудью оказалось проще простого – парадная дверь была распахнута настежь. Жильцы возвращались к себе отдохнуть после обеда. А рядом, по улице гоняли на велосипедах босоногие детишки.