Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я ищу что-нибудь красивое вот для этого чудака.
– Мне правда ничего не надо, – сказал Генри, обращаясь к женщине.
– Все верно, к нам обычно приходят без цели, – рассмеялась продавщица, – но потому, что каждому хочется отыскать для себя что-нибудь красивое… или хотя бы на мгновение прикоснуться к красоте.
Генри пожал плечами.
– Лучшей рекламы я еще не слышал.
– А как насчет сорочки? – спросила Ребекка.
Продавщица проводила Генри и Ребекку в отдел классических рубашек.
– Пуговицы – чистый перламутр, манжеты – идеальной цилиндрической формы, – сказала она, показывая образец.
– Любопытно, – сказал Генри, беря у нее рубашку. – Без всяких излишеств.
– Если бы вы разбирались в этих тонкостях, – заметила продавщица, – вы бы поняли, в чем изюминка стиля… и почему ваша молодая спутница проявляет к вам живой интерес.
– Живой интерес? – удивилась Ребекка. – Хотя, конечно, не без того.
Продавщица рассмеялась и оставила их, чтобы ответить на телефонный звонок.
Генри выбрал белую поплиновую[24] сорочку с итальянским воротничком[25]. Продавщица захлопнула крышку оранжевой коробки и перевязала коробку коричневой лентой.
– Довольно милая, – сказал Генри.
– Тебе подойдет, – прибавила Ребекка.
– Как вы друг другу, – заметила продавщица, передавая им коробку. – Носите на здоровье, прошу!
Генри решил заказать обед в ресторане на углу, рядом со своим домом, и захватить его с собой. Он предложил повторить трапезу на балконе.
Выйдя из ресторана, он остановился и посмотрел на свой дом. Ребекка была уже там.
В его квартире горела пара ламп.
Генри размышлял, стоит ли ему вообще признаваться в том, что его брат и в самом деле умер. То была не его вина. Так все говорили. А когда он просыпался в слезах, папа всегда был рядом и утешал его.
Ребекка была наверху. Ему хотелось любить ее, и вроде был готов – но что-то удерживало его. Так было с ним всегда: чьи-то руки как будто удерживали его, лишая счастья, которое могло погубить его.
Скоро, подумал Генри, мы будем обедать на балконе. И даже если они проведут всю ночь в объятиях друг друга, ему все равно будет этого мало.
Пока он неспешно брел от кафе, ему вспомнилось мгновение, когда он ощущал нечто большее, чем страсть. Это было в музее – она склонилась тогда над останками младенца. Он заметил, как ей стало грустно, – и почувствовал близость к ней, осознав, что она способна его понять. Она предвидела событие, обрекшее его на одиночество. Она чувствовала беду, висевшую над ним.
После того, как Ребекка ушла со станции, Джордж снова опустился на скамейку и закурил сигарету. И опять заплакал. Вокруг все еще витал аромат ее духов, усугубляя в нем чувство утраты.
Подъехал поезд. Джордж встал и двинулся вперед.
Мимо него проносились выскакивавшие из вагонов пассажиры. Ему вдруг захотелось упасть им под ноги, чтобы его растоптали, но он все же отошел к другому краю платформы и снова сел.
И стал прислушиваться к звуку стихающих вдали шагов.
Какой-то мужчина остановился и принялся шарить по карманам, словно искал что-то.
Вдалеке показался другой поезд. Перед ним на платформе – ни души. Один только рывок… Однако в глубине души он понимал: эта горячность от пьянства. Ведь подобно русским матрешкам, похожим друг на друга как две капли воды, настоящий пьяный Джордж тихонько таится в самой сокровенной глубине своей жизненной сути, являя собой истинное воплощение собственного «я», из которого образуются все другие его сущности.
Когда стемнело и ему стало холодно, Джордж решил податься в район к северу от городского центра – обитель разрухи и пристанище наркоманов. Городская полиция дальше внешних ее пределов нос никогда не сует.
Джордж добрался туда часа за два. Ступив в узкий лабиринт улиц, он остановился и лег прямо на землю. Че-кушка водки, которую он купил по дороге, была пуста – ноги едва его держали.
Поблизости маячили люди-тени. Двигались они как-то медленно – и в конце концов обступили его со всех сторон. Он достал бумажник и швырнул им. Ближайшие к нему тени вдруг ожили – и тотчас накинулись на бумажник, а другие меж тем схватили Джорджа и поволокли к какой-то стене.
Удерживавшая его тень сказала что-то по-гречески. А другая, сзади, расхохоталась. Потом он почувствовал сокрушительный удар в глаз. Он глянул сквозь тьму, смутно различая вдалеке серебристую нить, которая при каждом новом ударе ярко вспыхивала. Сильнейший удар в темя, потом в спину. И тут, когда он уже терял сознание, – знакомый голос.
Когда Джордж очнулся, он лежал на тюфяке в темной комнате. Рядом кто-то сидел. Повернув голову, он увидел стакан с водой и дрожащей рукой потянулся к нему.
– Джордж, это я, – сказал Костас.
– Что со мной было?
– Тебя избили, когда ты шел ко мне.
– Избили?
– Да, и довольно крепко.
– А как я узнал, где ты живешь? – удивился Джордж.
– Я же дал тебе мой адрес.
– Но у меня его нет.
– Не переживай, пришлось наложить тебе пару швов.
– Швов?! – проговорил Джордж. – Я что, попал в больницу?
– Нет-нет, просто в прошлой жизни я был врачом, – объяснил Костас.
– Ты был врачом?
– Поэтому они тебя и не прибили насмерть, ведь без меня им тут некому помочь, случись у кого передозировка или пырни кто кого ножом. В общем, я тут почти свой… и еще знай, будь они в своем уме, навряд ли оказались бы здесь.
– Где же я?
– У меня в берлоге, а со мной тут соседствует еще парочка наркоманов.
Джордж раскрыл глаза.
– Почему ты не в костюме, который я тебе подарил?
– Я загнал его, – сказал Костас. – А на вырученные бабки купил выпивки. Тебе ли этого не понять. Но я был тронут твоей щедростью, Джордж.
Джордж снова лег. Они поговорили еще немного, и он уснул. Он думал, чтó сейчас делает Ребекка, и вспоминал их совместную ночь. Ее замедленное дыхание и безмолвный взгляд. Утро, едва проглядывавшее в окно. Счастливый завтрак и наступление дня.
Все то, что, как ему казалось, больше никогда, не повторится.