Мне удалось сесть в два раза быстрее, чем обычно, невзирая на боль, пронизывавшую весь позвоночник и пронзающую череп. Медсестра, которую я не узнала, стояла у кровати напротив и разговаривала с Квини. Каждое слово звучало слишком отчетливо, и я надеялась, что обострение чувств пройдет так же быстро, как и пришло. Иначе придется попросить Парвин принести мне солнечные очки и беруши.

Я распаковала телефон, включила. Медсестра осуждающе посмотрела на меня, но не подошла и не сказала, что пользоваться мобильными запрещено. Я поняла, что это правило слишком часто нарушалось, и они опустили руки. В этот момент я была благодарна слишком занятому и не слишком организованному медперсоналу и вообще системе общественного здравоохранения.

Телефон оказался гораздо навороченнее, чем я ожидала. С сенсорным экраном, доступом к интернету, иконками почты, сообщений и звонков. Парвин вставила сим-карту и зарядила аккумулятор на полную. Я была так ей признательна, что даже не рассердилась – неужели она думала, я сама не справлюсь? Я набрала номер Джерейнта, нажала на вызов.

Где-то на двадцатой попытке связаться меня все же вынудили положить телефон на тумбочку. Пришла медсестра, чтобы измерить кровяное давление, за ней другая, желавшая осмотреть ногу. Когда с этим наконец покончили, принесли завтрак, а за ним явился викинг Симон.

Теперь, когда я вспомнила Джерейнта и его звонок, когда пыталась ему перезвонить, я не могла думать ни о чем другом. Симон заставлял меня выполнять самые мучительные упражнения, сгибал сломанное колено так, что я готова была потерять сознание, но все это время мои мысли неслись со страшной скоростью. Шоу Джерейнта двадцать четыре на семь. Я вспоминала его, и каждое воспоминание тянуло за собой новое. Как в детстве он подстриг мне волосы. Как мы стояли в прихожей и смотрели на себя в большое зеркало. Я ясно видела наши отражения: серьезный темноглазый Джер и я сама, едва заметная. Я была слишком маленького роста, видны были только мои глаза, лоб и свежеподстриженная челка. Я не помнила, как нас ругала Пат, как Джер орудовал ножницами – только как мы стояли бок о бок и восхищались его работой.

Еще одно воспоминание: тетя Пат варит что-то загадочное в большой кастрюле на плите, кухня полна пара. Я сижу на полу, тетя Пат поет. Джер рисует пальцем на окне, а я завидую, что он первый это придумал.

Еще одно: мы сидим в углу любимого бара. Джерейнт рассказывает мне о простых числах, а я рассматриваю бармена, у которого красивые руки, а волосы собраны в хвост. Еще: клуб, Джерейнт с какой-то девушкой. Нам по семнадцать или восемнадцать, она работает в аптеке, рассказывает, что может принести лекарства с истекшим сроком годности. Они целуются часами напролет, я не могу оторвать от них взгляд, чувствуя одновременно любопытство, отвращение и странную зависть. Это воспоминание было таким ярким, что я не могла поверить – неужели это было много лет назад, а не на прошлой неделе?

– Ты сегодня тихая, – сказал Симон.

– Не считая воплей, – ответила я.

Он кивнул.

– Ну, обычно ты больше меня обзываешь. Что, выходишь из игры?

Он улыбался, но смотрел обеспокоенно. От этого взгляда у меня к глазам подкатили слезы. От этого чувства у меня к горлу подкатила тошнота. Как меня злили все эти сантименты! Будто я совсем расклеилась. Я улыбнулась в ответ, причем как можно язвительнее.

– Да нет, придумываю, как обозвать тебя в следующий раз.

Когда Симон ушел, я опустилась на подушку и закрыла глаза. Джерейнт всегда был легковозбудимым, нервным. Когда он был на чем-то зациклен, забывал обо всем остальном. Забывал отвечать на сообщения, мыться, есть. Когда мне начинало казаться, что все серьезно, одержимость начинала спадать. Решив задачу, собрав компьютер, освоив кларнет, он появлялся за завтраком, причесанный, оголодавший. Он был исследователем, отправлялся в долгие путешествия за новыми открытиями, доводил себя до предела психического и физического изнеможения и возвращался как раз к чаю. Когда мы говорили ему, что волновались за него (мы, конечно, говорили и раньше, но он нас не слушал), он смотрел на нас с невыносимой самоуверенностью и беспечно заявлял:

– У меня все под контролем.

Эксперименты с наркотиками были плохой идеей.

Мы немножко покурили марихуану, попробовали грибы, и все на этом. Однажды Джерейнт наелся спидов, хотя любой идиот понял бы, что они плохо сочетаются с его характером. Ему казалось, он жует жвачку, он искусывал до крови щеки и язык, всю ночь просидел на подоконнике в спальне, свесив ноги на улицу, и я напрасно умоляла его слезть.

Потом, кажется, на следующее утро, я хотела поговорить с ним об этом. Он рассмеялся мне в лицо.

– Я серьезно, – настаивала я. – Хватит. Ты мог вывалиться из окна. Мог сломать себе шею. – Джер скрутил сигарету и сказал, чтобы я перестала изображать мамочку. Сказал, что мне это не идет.

Метнувшись к прикроватному столику, я вновь схватила телефон. Спина болела, поэтому я легла и прижала телефон к лицу. Снова и снова нажимала на вызов и слушала, как телефон Джерейнта звонит и звонит.

Когда Грейс было пятнадцать, соседка, Бриджит, повела ее к цыганке-гадалке. Это был их маленький секрет. Узнай об этом мать Грейс, она пришла бы в бешенство, но Бриджит сказала, каждой девушке необходимо узнать свою судьбу по линиям ладони. Все утро перед походом Грейс провела в нервном возбуждении. Однажды ей довелось читать приключенческий роман о цыганах. Они жили в ярко раскрашенных кибитках и пришивали к одежде маленькие колокольчики, звеневшие при ходьбе.

Но эта женщина жила в обычной смежной комнате на Лоуден-авеню. Грейс почувствовала облегчение и вместе с тем разочарование, когда увидела мадам Клару в темно-синем фартуке, в точности таком, какой надевала их домработница перед уборкой.

Мадам Клара пригласила их в кухню. Она была меньше, чем в доме родителей Грейс, но в ней была такая же глубокая раковина и прикрученный к стене кипятильник. Дома в кухне висели нарядные зеленые шкафчики для посуды; у мадам Клары они были разношерстными, видавшими виды. Под раковиной висело клетчатое полотенце, на подоконнике стояли в ряд цветочные горшки.

– Садитесь, пожалуйста, – сказала мадам Клара, указывая на маленький столик у стены.

На столике стоял хрустальный шар. Грейс моргнула, но он не исчез, так и остался стоять на скатерти в цветочек, рядом с солью и перцем. Мадам Клара задвинула желтые шторы, наполнив кухню мягким полумраком, и зажгла белую свечу. Высокую столовую свечу, воткнутую в деревянную подставку для яйца. В общем, все оказалось совсем не так, как ожидала Грейс.

– Дай мне руку, – сказала мадам Клара, протянув ладонь.

– Дай руку, – потребовала Бриджит и подтолкнула девочку локтем.

Едва пальцы Грейс коснулись ладони женщины, она почувствовала разряд. Отдернула ладонь, нервно улыбнулась.

– Статическое электричество. Летом так часто бывает.