– Показатели говорят в вашу пользу. У пациентов с посттравматической амнезией почти всегда восстанавливается память.

– Почти, – я закрыла глаза. – Почему это слово кажется таким громким?

Он не ответил, и я не стала открывать глаз. Я ждала, что он уйдет, но он задал вопрос, который меня поразил.

– С кем вы разговаривали?

Глаза сами собой захотели открыться, но я зажмурила их изо всех сил.

– Вы о чем?

– Только что. – Я почувствовала, как он придвинулся поближе, услышала шелест бумаги.

– Сама с собой, – ответила я поспешно, открыла глаза и посмотрела ему прямо в лицо. Я не собиралась рассказывать ему о галлюцинациях. Иначе не избежать психотерапии и психотропных веществ.

– Ясно. – Доктор Адамс придвинул стул поближе. – Можно?

– Да пожалуйста, – это прозвучало чуть агрессивнее, чем я хотела, поэтому я выдавила из себя очередную улыбку.

– Вам не о чем беспокоиться, если вы что-то такое видите. Или слышите. Галлюцинации вследствие травмы головы – очень распространенное явление.

– Хмм, – я посмотрела на него с интересом, но отвлеченным, давая понять – ко мне это отношения не имеет.

– У вас ничего такого нет?

– Нет, – сказала я уверенно.

– Ну если будет, то, как я уже говорил, это абсолютно нормально. Был случай, когда пациент, выйдя из комы, страдал обонятельными галлюцинациями. Чудился запах печеной картошки, тухлых яиц, лимона и всякого такого.

– И это вы называете нормальным?

– Не уверен, что это нормально. – Доктор Адамс пристально посмотрел на меня. Должно быть, так он смотрел на пациентов реанимации, выясняя, нюхают ли они кокаин.

– Ну, у меня галлюцинаций нет. Если только вы сами не галлюцинация.

Он улыбнулся мне – очень нежно.

– Мне можно доверять, Мина. Я здесь, чтобы помочь.

– Очень мило, – я тоже вежливо улыбнулась. Я не собиралась ему рассказывать, что вижу призрак медсестры, и уж тем более – что галлюцинации случались у меня еще до аварии. Я же не идиотка.

– Но вы хотя бы знаете, когда мне разрешат вернуться домой?

– Во всяком случае, не в ближайшее время, – сказал он. – Я знаю, что вас это расстроит.

– Мне так скучно, – сказала я. – Поневоле начнутся глюки – и то хоть какое-то развлечение.

Возможно, это в самом деле был ответ. Я выдумала призрак медсестры просто от скуки. Такая версия принесла мне огромное облегчение.

Выспаться мне не удалось – пришла нежданная гостья. Парвин. Поскольку я всегда четко разделяла разные сферы жизни, видеть коллегу по работе у больничной кровати было ново и не сказать чтобы приятно. Она притащила с собой гелиевый шарик с розовой надписью «Поправляйся» и букет желтых хризантем из магазина этажом ниже. У хризантем плохая репутация, но я их люблю. И все равно это было странно. Хризантемы, как будто в честь рождения ребенка или чего-нибудь такого. Жизнерадостные, невинные. Хотя, может быть, она ожидала меня увидеть именно такой. Если она слышала об амнезии, вполне возможно, представила себе совершенно новую Мину. Веселую маленькую девочку, которая хлопает в ладоши при виде шариков. Я изо всех сил постаралась убедить ее в обратном.

– Тут вечно не хватает ваз, – сказала я, указав на цветы. – Они завянут.

– Ага, – ответила Парвин и склонилась над гобеленовым рюкзаком, чтобы вытащить оттуда чистую стеклянную вазу и ножницы. Она подровняла букет, наполнила вазу чистой водой и поставила на шкафчик, рядом с букетом Марка, уже начавшим вянуть. Потом снова села на стул и сложила руки на коленях. Выдержав долгую паузу, на протяжении которой Парвин меня рассматривала, я спросила:

– Ну ты будешь что-нибудь говорить?

– Ты никогда не любила разговоров ни о чем, – сказала она. – Поэтому в таких ситуациях приходится трудно.

Я не смогла сдержать улыбку.

– Как дела на работе?

Парвин улыбнулась в ответ и начала рассказывать обо всем, что я пропустила. Я не хотела это признавать, но слушать ее было приятно. Отсылки к реальности. Пол все такой же медленный, а заявку на предоставление финансирования подтвердили. Как заверила Парвин, я особенно настаивала, чтобы ее подтвердили, так что эта новость должна была меня обрадовать. Но не обрадовала, потому что я ни черта не вспомнила.

Нарушение когнитивных функций привело к тому, что разговор стал странным, сбивающим с толку. Некоторые фразы стали ключами, открывающими дверь в знакомое, но давно позабытое, некоторые заводили в тупик. Я не знала, где новые сведения, где старые воспоминания, где ошибочные суждения.

Парвин заговорила о Марке. Я помнила, что никому не рассказывала о наших отношениях, но все равно было облегчением услышать, как отстраненно она говорит о нем. Каждый день мог принести неприятный сюрприз, и мне было приятно узнать, что я ничем себя не скомпрометировала. Потом повисла пауза, Парвин посмотрела на меня, выжидая. Я заставила ее говорить, а сама отключилась. Может быть, даже закрыла глаза.

– Прости, – сказала я, – не услышала последние слова.

– Меня предупредили, что ты очень устала. – Парвин боролась с молнией на рюкзаке.

– Лежать в кровати очень утомительно, – заметила я. – Ну, работу мы обсудили. А у тебя как дела?

Не выпуская из рук молнию, Парвин нахмурилась, и мне на секунду показалось, будто она сердится, но она улыбнулась и сказала:

– Раньше ты никогда меня не спрашивала.

– Ну, я угрюмая необщительная стерва, чего уж там.

Парвин попыталась скрыть улыбку, но ей не удалось.

– Я бы так не сказала.

Ее темные волосы слишком отросли, чтобы можно было назвать стрижку бобом, с одной стороны блестела красная железная заколка. Я вспомнила – она всегда была очень милой и всегда меня этим раздражала. Казалась неестественной, как все милое.

– Марк, – сказала я, ощутив странное желание сблизиться с ней, раскрыв свою тайну. Я хотела сказать: «Марк – мой бойфренд», но это показалось мне глупым. Он такой старый. Эта мысль тут же поразила меня. Он не старый. Ему сорок один, и он прекрасно за собой следит, и потом, я-то ведь тоже не девочка. Я всегда казалась себе старой. Небольшое уточнение: раньше я всегда казалась себе старой. Теперь, лежа в кровати и ощущая боль в каждой косточке, я поняла, что, несмотря на все это, чувствую себя моложе, чем когда бы то ни было. Как будто родилась заново.

Я вздрогнула. Не хватало еще этого дерьма. Стать дружелюбнее – одно дело, вступить в религиозный культ – совсем другое.

– Он такой потерянный, – сказала Парвин, к моему удивлению. – Бродит туда-сюда по отделению.

– А раньше он так не делал? – спросила я. Это был искренний вопрос. Мои воспоминания по-прежнему были разбросаны – фрагменты, наброски того, что представляла собой привычная, нормальная жизнь. Я изголодалась по четким фактам.