«Папы у меня нет. И поэтому я пишу, о чем мечтала моя мама. Мечтала она раньше, а сейчас она уже не мечтает…» Банов тяжело вздохнул — хотелось ему прочитать что-нибудь бодрое и боевое, по-настоящему мальчишечье, а тут в самом начале сочинения такая плаксивость!

Директор школы вернул свой взгляд на титульный лист.

«Роберт Ройд, 7-Б класс, домашний адрес: Москва, 2-й Казачий пер., дом 10/3, кв. 4».

— Ройд? — прошептал удивленный Банов.

Человек с такой странной нерусской фамилией встречался ему когда-то, во время войны. Это был рыжеволосый боец, любивший повторять, что он врожденный анархист. Родом он, кажется, был из-под Риги. Чем он еще запомнился? Пожалуй, одной только фразой, которую он очень любил повторять, как только видел Банова. «Банов, — говорил он. — Запомни, в жизни есть только два настоящих удовольствия: женщины и борьба». Глупая фраза. Банов никогда не был с ней согласен. Но что-то теплое шевельнулось в Директоре школы, что-то связанное с лучшей частью его жизни, с его немирным прошлым. И он снова открыл сочинение семиклассника Роберта Ройда.

«Папы у меня нет. Поэтому я пишу, о чем мечтала моя мама. Мечтала она раньше, а сейчас она уже не мечтает. Потому, что она очень больная. А раньше она мечтала стать летчицей и полететь на Северный полюс. Еще она мечтала стать известной парашютисткой и бить всесоюзные рекорды. Но после того, как папу отравили и он умер, мама сказала, что больше не будет ни о чем мечтать, что все лучшее осталось в прошлом. И сказала, что прошлого не вернешь…» Дальше Банов читать не стал. Упаднический характер сочинения ему очень не нравился — за такие настроения учеников может и директор поплатиться — все-таки он в ответе за воспитанников. Но сами выведенные детской рукой факты настораживали и на самом деле огорчали, хотя в правдивости их можно было и сомневаться, ведь дети очень любят фантазировать, притом фантазируют одинаково легко в обе стороны: и в веселую, и в трагическую. Во всяком случае, захотел директор школы посмотреть на этого мальчика. А вдруг он действительно сын того Ройда, и если это так, то надо было бы и про отравление узнать, если оное окажется правдой.

Около часа ночи ко входу в школу подъехал грузовик. На нем группа курьеров Наркомпроса собирала сочинения. Добрая половина кузова уже была заполнена разноцветными папками. Курьер с двумя помогавшими ему солдатами забрали папки и у Банова. Забрали и, попрощавшись кивками, но не человеческим словом, ушли. Директор не спеша спустился за ними, закрыл дверь и еще постоял недолго на первом этаже, пока не затих где-то за переулком двигатель грузовика. Потом он поднялся к себе, поставил чай, вытащил из ящика стола сочинение Роберта Ройда и переложил его в тяжелый несгораемый шкаф, стоявший в углу.

Во вторник сразу после уроков завуч Кушнеренко привел в директорский кабинет рыжеволосого мальчишку.

— Здравствуй! — громко поприветствовал его Банов, привстав из-за стола.

— Здравствуйте… — прошептал смущенный ученик, остановившись посредине кабинета.

— Ну, чего ты там стал, иди сюда, садись вот! — смягчил Банов голос, подумав, что слишком громко гаркнул вначале.

Завуч, подмигнув не к месту, вышел и тихонько прикрыл за собой дверь.

Мальчик подошел несмело, опустился на стул.

— Так как тебя зовут? — спросил директор.

— Роберт…

— А меня Василий Васильевич. Так знаешь, Роберт, чего я хотел с тобой поговорить? — скосноязычил не знавший, как начать разговор, Банов. — Хотел я с тобой про твое сочинение, в общем. Чай хочешь?

Мальчик отрицательно замотал головой.

— Ну что, на самом деле мамка ни о чем уже не мечтает? А? — спросил, напряженно глядя на лицо Роберта, директор школы.

— Не-е. Не мечтает…

— Ну а ты пытался мамке помочь? А? Ты-то сам как к этому относишься? Сам ведь мечтаешь наверное?

— Мечтаю, — признался мальчик.

— Ну а о чем ты мечтаешь? — поинтересовался Банов, радуясь тому, что разговор вроде налаживался.

— Хочу летчиком стать.

— Вот и хорошо. Я тебе вот что скажу. Если сейчас о чем-то мечтать — то наверняка все так и получится. Я вот мечтал конницей командовать, а видишь — директором школы поставили. Это потому, что было трудное время. А когда ты вырастешь, будет совсем другое время, и ты сможешь стать летчиком. Главноеверить. Понял?

— Ага. — Мальчик кивнул и первый раз посмелее посмотрел в глаза Банову.

— Ну а что там у тебя с отцом приключилось? — спросил вдруг Банов, стараясь изобразить на лице печальную серьезность.

— Отравили. — Роберт снова опустил глазами уставился в поверхность стола.

— Кто?

— Старые большевики…

— Да не может быть! Откуда ты это знаешь?! — возмущенно удивился директор.

— А он сам перед смертью сказал. Их туда пятерых пригласили, накормили вкусно какой-то селедкой, а потом к утру они все умерли..

— Кто они? Кто все?

— А из бывших анархистов…

Банов прикусил губу. Хоть он и думал, что это может быть тот самый Ройд, но подтвердившаяся догадка оказалась для него шоком. Да еще тут это отравление, с которым, конечно, надо бы еще разобраться. Нельзя же ребенку так просто на слово верить!

— Ну что, ты вот, Роберт, как бы это… меня со своей мамкой познакомил бы… А? — сказал после паузы Банов. — Может, мы бы с ней поговорили, а там, глядишь, она и снова мечтать начнет, и жизнь у вас получше, повеселее, что ли, станет…

Мальчик пожал плечами, не отрывая взгляда от столешницы.

— Ну ладно, иди домой. Да скажи мамке, что я как-нибудь зайду к вам! — Банов встал и протянул мальчику здоровенную жилистую руку.

Роберт пожал ее, но только не почувствовал этого пожатия директор. Пожал и, промямлив «До свидания», пошел к двери.

До позднего вечера сидел Банов за столом и думал. Думал о разном, но всегда после «разного» мысли его возвращались к этому рыжему мальчишке, его матери, к самому, теперь уже покойному Ройду, для которого в жизни были только два удовольствия: женщины и борьба.

Начинало темнеть. Директор включил свет, достал из несгораемого шкафа сочинение Роберта и переписала его титульного листа адрес в свою записную книжку, после чего снова возвратил сочинение на место и тщательно закрыл тремя ключами несгораемый шкаф.

На улице все еще чувствовался теплый ушедший день. Из-за дальних домов выглянула луна, показавшаяся Банову похожей на инвалида.

До Второго Казачьего переулка было минут десять ходьбы. Не больше.

Дом Банов нашел легко. Зашел в парадное, поднялся по широкой лестнице на второй этаж и остановился перед дверью с номером четыре. Слева на стене висели две маленькие таблички, устроенные на гвоздях под кнопками звонков: «Шкарницкий — звонить один раз», «Ройд — звонить два раза».