И чуть отпрянула Клара, но не из желания отпрянуть, а из-за неприятного ощущения в согнутой спине. И Банов выровнялся, не переставая смотреть на эту красивую женщину. А куранты гудели, били, и двое на школьной крыше слушали их бой и вдыхали этот удивительно свежий вечер, любовались огоньками малочисленных освещенных окон, за которыми, должно быть, люди, незнакомые им, но хорошие, честные люди, готовились ко сну.

И было у этих двоих еще полчайника сладкого чая и целое звездное небо, такое красивое, будто вытканное рукодельницами специально для Выставки достижений народного хозяйства.

А город засыпал, и уже не слышалась нигде музыка автомобильных моторов. Окна гасли. Снизу доносился шелест листьев.

Поезд на Караганду подали к третьей платформе. Падал снег и тут же таял, превращаясь в лужи/отражавшие свет фонарей, неяркий и желтоватый, как вологодское масло.

— Где тут третий вагон? — спросил у только что вышедшего на платформу проводника невысокий мужчина в зимнем пальто и каракулевом «пирожке» на голове.

— С хвоста! — ответил проводник, указав направление движением небритого подбородка.

Мужчина подхватил чемодан и какой-то затянутый в ткань конус и заспешил к нужному вагону.

Белые мухи снега попадали в глаза, и мужчина на ходу тряс головою, словно были они живыми и назойливыми.

— Это третий? — он остановился у миловидной проводницы в зеленом форменном пальто.

— Третий. — Она кивнула, окинув пассажира взглядом. Мужчина вытащил из кармана пальто билет.

— Проходите! — сказала проводница. Двухместное купе первого класса было чистеньким и уютным.

Конус мужчина поставил на стол, а чемодан, вытащив из него кожаный футляр для туалетных принадлежностей, поднял под потолок на багажную полку.

Внутри конуса что-то зашуршало.

Мужчина, сев на свое место, расслабился, вытянул ноги, уперся ладонями в мягкую пружинящую кожаную обивку своего диванчика. Счастливо вздохнул.

«Поезд „Москва-Караганда“ отходит через пять минут!» — сказал вокзал.

Мужчина снял пальто и повесил на плечики, а «пирожок» положил на узенькую полочку над своим спальным местом.

Щелкнул замочек двери, и в купе вошла девушка. С небольшим саквояжиком; на голове — теплый оренбургский платок.

— Здравствуйте! — сказала она, всматриваясь в лицо своего соседа.

Мужчина поздоровался. Потом привстал.

— Марк Иванов, артист! — сказал он, принимая от девушки саквояжик.

— Клава Федорова, химик-технолог, — представилась девушка. — А вы видели, кто в соседнем купе? едет? Это не с вами?

— А кто там? — настороженно поинтересовался сосед.

— Ну как его, сейчас… я только вспомню! А, Валентинов!

— Вот как?! — сказал сосед по купе. — Нет, он не со мной… Я в другом жанре работаю, не в кино.

Девушка сняла верхнюю одежду, платок бережливо сложила и спрятала в полупустой, как увидел артист Иванов, саквояжик.

Поезд дернулся. Проехал несколько метров. Снова остановился. Еще раз дернулся. И поехал, медленно набирая скорость.

Иванов и Клава сидели напротив друг друга, на своих диванчиках.

Ярче загорелась лампочка под потолком. «Сейчас бы почитать чего-нибудь!» — подумал Марк.

— Что это у вас там шуршит? — настороженно спросила Клава, глядя на странный конус, стоящий на столике.

— Это мой напарник, — ответил Марк. — Мы обычно вдвоем выступаем. Девушка улыбнулась.

— Надеюсь, это не белая крыса?

— Ну что вы, Клава! Разве я похож на человека, который будет выступать с дрессированными крысами?!

— Ну а все-таки, что это? — настаивала девушка.

— Эй там, в клетке, тебя как зовут? — задиристо произнес Марк Иванов.

— Кузьма, — прозвучал странный голос, похожий на голос механической куклы.

Девушка усмехнулась. Помолчала, думая. Потом спросила:

— Попугай?

— Угадали! — сказал Марк.

— А зачем вы его так спрятали?

— Зима ведь началась. А он — птица нежная. Сейчас я вам его покажу!

И Марк Иванов подвинулся к клетке, открыл дверцу, невидимую из-за шерстяного чехла, скомандовал: «А ну выходи, артист!» Сначала Кузьма высунул клюв, потом осмотрел круглыми глазками купе и наконец вышел.

— Какой большой! — всплеснула ладонями восторженная девушка. — И такой яркий!

Марк разрешил птице стать на свою руку, а потом перенес его на плечо.

— А что он у вас говорит? — спросила Клава уже игривым голоском.

Этот человек, сидевший напротив, с круглыми птичьими глазками, с зализанными короткими, но чуточку вьющимися волосами, начинал ей нравиться. Казался он забавным и добрым.

— Ну что говорят обычно попугаи? — вопросом на вопрос ответил Марк Иванов.

— Попка-дурак! — рассмеявшись, предположила Клава.

— Обычно да, но Кузьма, конечно, умнее… В купе зашла проводница.

— Чай будете? — спросила она.

Клава и Марк переглянулись.

— Будем! — ответил Марк. — А печенье у вас найдется?

— Найдется, — пообещала проводница и вышла.

— Да, так о чем мы? — сам себя спросил вслух Иванов.

— Что говорят попугаи, — подсказала Клава.

— Ладно, — Марк неожиданно махнул рукой. — Я вам признаюсь! Наш Кузьма выступает со стихами!

— Как?! — удивленно воскликнула Клава.

— Вот так, учит и декламирует! У него одна беда — терпеть не может названия стихотворений и фамилии поэтов. Вот поэтому я его и сопровождаю. Он прочитает публике стихотворение, а я потом объявляю название и автора…

— Вы серьезно?

— Ну да. — На небольшом лице Марка образовалась полусерьезная улыбка. — Кузьма, прочти что-нибудь! — обратился он к птице.

Клаве это показалось смешным. Она хихикнула.

— Ну, Кузьма! Печенье получить! Попугай покрутил клювом, посмотрел пристально правым глазом на единственную слушательницу в купе.

— Хм! — сказал он очень по-человечески. Помолчал, потом прочитал:

— Отлично! —Воскликнула

Дочь его Сюзи.

— Давай побываем

В Советском Союзе!

Я буду питаться

Зернистой икрой,

Живую ловить осетрину,

Кататься на тройке

Над Волгой-рекой

И бегать в колхоз

По малину!