Ольга, сильная духом и привыкшая видеть людей в минуты слабости, не обижалась на эти обвинения и сохраняла спокойствие. Она знала, что лучше всего поможет Иеѓошуа, если облегчит страдания поселенцев и смягчит их гнев.

Однажды, когда Ольга стояла возле постели больного, проверяя шприц, какой-то мальчик позвал ее принимать роды у одной из молодых поселенок. Ольга не успела ни о чем спросить, потому что вслед за мальчиком в комнату ворвался муж роженицы, вытолкал его за дверь и закричал: «Я не позволю жене убийцы принимать роды у моей жены! Я не позволю, чтобы она взяла в руки моего сына!» Лицо его было багровым. Ольга продолжала работать. Уже много раз Иеѓошуа называли убийцей в ее присутствии, но она не обижалась, понимая, что эти слова продиктованы великим страданием и болью. Ведь на самом деле никто не знал, насколько опасны хадерские болота. И между прочим, самыми первыми приехали жить в Хадеру родственники Иеѓошуа. Тем не менее в постигшем поселенцев несчастье все обвиняли именно его.

Муж роженицы хотел выгнать Ольгу с постоялого двора — ведь по ее вине и по вине ее мужа он потерял двух маленьких детей. Ольга молча продолжала готовить инъекцию хинина. Мало кому удавалось вводить хинин прямо в мышцу больного, а она это делала безукоризненно, не оставляя следов. Ольга понимала, как тяжело горе отца, только что потерявшего детей, и не спорила с ним.

В петербургских больницах ей доводилось видеть сцены не менее душераздирающие: матерей-малолеток, против воли рожавших никому не нужных детей, пожилых женщин, только что узнавших о смерти любимой дочери во время родов. Именно выдержка, приобретенная в России, позволяла ей сейчас сохранять спокойствие. У нее было больше жизненного опыта, чем у молодого отца, и она надеялась, что, сохраняя присутствие духа, придает ему силы, помогает поддержать жену. В те дни многие покидали страну, и она понимала этих людей, хотя они во всем винили ее мужа. При этом главным ее стремлением было поддержать Иеѓошуа, и не только словами, но и делами.

Иногда Ольга седлала лошадь и отправлялась в Хадеру без ведома Иеѓошуа. Для защиты от разбойников она всегда брала с собой усеянный гвоздями кнут, который назывался корбач. Она очень хорошо владела этим орудием самозащиты и вскоре приобрела репутацию сильной женщины, с которой не стоит связываться. Впрочем, чтобы не волновать родных, она обычно позволяла сопровождать себя кому-нибудь из родственников.

Довольно часто ее провожал Лолик, возвращавшийся на свой участок из Яффы, где проводил субботу. Иногда он брал с собой своего сына Авшалома, чтобы приучить его к трудностям и закалить. Авшалом был необычным ребенком, очень смелым, живым и острым на язык. Несмотря на худобу и невысокий рост, он отличался ловкостью и выходил победителем из большинства мальчишеских драк. Лолик отправил его учиться в арабскую школу, чтобы познакомить с культурой соседей. И действительно, вскоре Авшалом уже отлично болтал по-арабски и приобрел множество друзей среди местной детворы. Ольга очень радовалась, когда Лолик с сыном отправлялись вместе с ней в Хадеру. Она была сильно привязана к Авшалому и, желая восполнить его еврейское образование, при каждой возможности пересказывала ему какие-нибудь библейские легенды. Обладавший острым умом, мальчик любил озадачивать рассказчицу сложными вопросами, наподобие тех, что она сама задавала родителям в детстве. «Как это солнце могло остановиться?» — спрашивал он. Или: «Разве можно приставить лестницу к небу? Если есть такая лестница, я тоже хочу на нее поглядеть», — говорил мальчик, буквально пожирая Ольгу темными горящими глазами. Глаза у него были умные и чрезвычайно живые, как два огонька. «А что бы ты сделал, если бы увидел эту лестницу?» — спросила Ольга. «Я бы забрался по ней на небо, — ответил Авшалом, — и попросил высушить все эти вонючие болота. Тогда папе не пришлось бы столько работать, а дядя Иеѓошуа перестал бы злиться».

Действительно, возвращаясь домой после двухдневного или трехдневного отсутствия, Ольга всегда заставала одну и ту же картину. Иеѓошуа, как загнанный зверь, метался по крошечной квартире, лихорадочно придумывая самые невероятные способы расплатиться с бывшим владельцем Хадеры и избежать стычек с заимодавцами и поселенцами. Она не знала, что для него мучительнее — страх, вызванный угрозами эфенди аннулировать сделку, или жалобы поселенцев, гибнущих на купленной земле вместе со своими семьями.

В те дни Ольга посылала статьи в петербургскую газету «Ѓамелиц». В них она рассказывала не только о страданиях жителей Хадеры, но и о том, как растут поселения, как прибывают переполненные иммигрантами корабли, писала о миндальных садах в Реховоте, о разбойниках, подстерегающих христианских паломников, об озере Киннерет, о жизни в первых еврейских колониях. Она надеялась, что ее искренние и правдивые статьи усилят тягу евреев диаспоры к Палестине, несмотря на то что она никогда не преуменьшала невзгод, выпавших на долю поселенцев. В тяжелые минуты Ольга размышляла о трагической судьбе некоторых народников, которые пожертвовали своей уютной, сытой жизнью ради того, чтобы обучать грамоте и элементарной гигиене крестьянских детишек. Царские власти обвиняли этих людей в подстрекательстве к бунту, бросали в тюрьмы, казнили. «Хорошо, что хоть здесь никого не казнят», — думала Ольга, не сомневаясь, что им с Иеѓошуа был бы вынесен именно такой приговор.

В России в то время существовало широко распространенное мнение, что евреи — это своего рода фермент, вызывающий революционное брожение повсюду, где он появляется. Тайная полиция получила указания от министерства внутренних дел следить за «евреями и их пособниками» и понять, каким образом они умудряются заниматься строительством поселений в Палестине.

Глава шестнадцатая

Миссия в Палестину

«Господин майор, вас вызывает начальник штаба», — обратился как-то к Сергею Федорову его адъютант. На дворе уже стоял март, но в Петербурге все еще шел мокрый снег, и сквозь зарешеченные окна было видно, как он оседает на куполах церквей и крышах дворцов.

Адъютант обращался к Федорову с легкой улыбкой, так как знал, что тот презирает своего начальника и подчиняется ему по необходимости. Вот уже несколько недель служба в департаменте полиции[10] проходила на редкость монотонно. Никаких секретных операций не предвиделось, и сотрудники департамента слонялись по коридорам без дела. Однообразие плохо сказывалось на работе сыщиков, которым для поддержания формы требовались риск и напряжение. Обычно сотрудники тайной полиции, притворяясь рабочими и мастеровыми, втирались в доверие к революционерам и устраивали различные провокации. Когда же вместо этого им приходилось сидеть в конторе, они скучали и теряли бдительность.

Федоров пошел служить в тайную полицию из чувства национального