— А чё он, блин, главойщита под челюсть бьёт?! — психовал Бим и вырвался из рук. — Так нечестно! У меня чё, зубы лишние, што ле?

Главой щита называется его верхняя часть. Еслина ней есть железная окантовка, то удар в челюсть станет неприятной штукой для врага. Честно сказать, зубов у Бима, конечно, не хватало, и не солдатская служба тому виной. Я не стал говорить ему, что у тех, у кого нехватка мозгов, зубов обычно тоже маловато: не тот момент для учёбы.

— Грач, приструни своих головорезов! — заорал я. — Избивать детей — это не та слава! Если кому-то хочется покалечить кого-то, — пусть идёт драться сразу ко мне! Ну, давайте, подходите! Что, струсили, что ли?!

Называть матёрых наёмников трусами считается вредным для здоровья. Тот, кто ударил Бима и потом вступил в потасовку, ещё не до конца растратил боевой пыл и жаждал излить остатки азарта. Поэтому смело шагнул вперёд:

— У нас нет трусов!!!

Дядька оказался почти равным Бондарю по кряжистости и лет на десяток меня помоложе. Он поднял кулаки и попёр на меня тараном, но я догадался, что сейчас он попытается сходу провести удар ногой мне в пах. Мне оставалось только уклониться, отставить правую ногу назад и цапнуть левой ладонью его голень чуть выше пятки. Затем я рывком постарался задрать захваченную ногу ещё выше, уперев ладонь правой руки в её ступню, а сам при этом развернулся обратно лицом к лицу с противником. Прыгая на левой ноге, тот мог только балансировать руками, а не прикрываться ими. Последний приём: я левой рукой отбрасываю его ногу вправо от себя, при этом сближаясь на полшага, а завершаю всё прямым ударом в незащищённый подбородок, — снизу вверх.

Дядька рухнул на спину, раскинув руки. Кое-как встал, отдышался и снова попёр вперёд. Только сейчас он уже не мог полностью сосредоточиться: его покачивало, а все его движения легко предугадывались. Ему явно хотелось обхватить меня и опрокинуть наземь, а там уже отмолотить кулаками: для стоячего боя он не чувствовал в себе достаточной уверенности. Я поднырнул под захват и потом нанёс два удара сзади: ступнёй по голени, чтобы противник рухнул на колено, а потом кулаком по затылку, защищённому шлемом.

Наёмник рухнул ничком и уже не чирикал.

Воины из десятка Грача, конечно же, с первого мгновенья переживали за своего товарища, улюлюкали и подначивали его на атаки. Сам Грач оставался невозмутимым, совершенно уверенный за исход поединка, и поэтому по его окончании просто поднял руку, призывая всех признать очевидный факт.

Вот в такой дружеской обстановке прошёл первый день нашего близкого знакомства с соседним десятком. Вечером я в палатке просвещал своих подопечных:

— Вы — полный позор своей страны. Я — иностранец, и поэтому вам должно быть стыдно вдвойне, что мне сегодня пришлось защищать вашу воинскую честь. Но я понимаю, что никакого стыда у вас нет. Вы — быдло, рождённое жить лопухами, а в армию попали только по причине своей неизлечимой дурости. Это вам понятно?

Быдло, изнурённое за день физическими нагрузками, еле дышало и не пыталось кукарекать.

— Вас сегодня победили не потому, что вы слабые. Блин, да вы втроём — Бондарь, Бим и Бом — могли бы выдержать натиск их десятка. Но! — но вы, недоделки, не понимаете, что плечо товарища нужнозащищать больше, чем свою шкуру. Защищать так, как будто за вашей спиной стоит мать родная, любимая жена, девка, дети и, прости, Пресветлый! — я не знаю, кого вообще эти придурки могут любить больше, чем самих себя! — я возвёл очи к почерневшему пологу нашей палатки.

Штырь оставался явно равнодушным к моим задушевным изливаниям, и поэтому я поднёс кулак к его носу:

— Каждый из вас должен понять: упадёт товарищ — тут и тебе смерть. Быть может, Пресветлый вам простит всё, а Нечистый сделает неплохое посмертие. Но я не могу обещать, что именно так и будет. Зато я могу вам обещать вот что: кто будет халтурить — тому я буду бить морду! Сам лично!

Мои бойцы тяжело молчали.

— Вы пошли в армию лишь потому, что хотели решить свои проблемы. Посмотрите на Пескаря: на его морде написано, что мужик пил по чёрному, потерял работу, дом и пошёл в армию. Наверное, думал, что тут бесплатно наливают…

— Зачем ты, так, командир? — простонал Пескарь и схватился за голову. — У меня жена умерла, сестра детей забрала, а мужику без семьи никак…

— А потому и забрала, что нельзя оставлять детей возле пьяницы! Правильно сестра твоя сделала! Если без бабы никак — ты, блин, найди себе другую и живи с ней! Нафига ты пошёл в армию? — она, что ли, тебе новую жену искать будет?!!

— Командир, тебе не понять!.. Я ведь так её любил, так любил!..

— А я, значит, свою жену не люблю?! — я сорвался и влепил ему затрещину. — Я, стало быть, от неё ушёл в другую страну, чтобы ваших вшивых маркитанток тискать, что ли?!!!

Тишина повисла и впрямь гробовая.

— Вот что, бойцы, — сказал я, отдышавшись. — Вы проиграли только потому, что для вас всё это — детская игра, а ваши мозги забиты своими ничтожными мыслишками. У вас нет нацеленности на победу, на результат. Сегодня вас, дураков, учили мужики, прошедшие разные войны и оставшиеся живыми. Они выжили только потому, что забыли всё прошлое и живут лишь сегодняшним днём. Они знают, что на войне нет понятия «честно — не честно»: кто устоял на ногах — тот и победитель. Они будут вас бить щитами в морду, ногами по коленкам и по тестикулам не потому, что изверги, а потому, что у них это всё вшито в голову за десятки лет. Они полностью отмороженные, и они могут не понимать, где учения, а где — настоящая война. Быть может, вы тоже доживёте до их понимания.

Конечно, я знал, что Бим и Бом до такого не доживут. Не потому, что их убьют сразу же, а потому, что им такие высокие понятия изначально не по силам. Вообще говоря, из моего десятка в солдаты, по моему разумению, годились только трое: Бим и Бом, так как они не боялись смерти по причине изначального скудоумия, и Штырь, долго живший среди тех, для кого убийство не считалось грехом, и которому явно иногда случалось отнимать чью-то жизнь. Но я, конечно, не мог говорить своим солдатам то, что думал.

— Значит, так, — продолжил я. — Завтра мы продолжим обучение. Я не знаю, как вас вдохновить на победу. А вы должны понять, что она придёт только тогда, когда вы все одновременно будете желать победить. ОДНОВРЕМЕННО! Когда вы, недоразумение, станете искренне считать, что лучше сдохнуть, чем проиграть сшибку, — хотя бы даже учебную.

Дабы мои люди прониклись осознанием важности моих слов, я начал третировать тех, кто на учениях показывал плохие результаты. Я стал таких посылать на копку второго заградительного рва вокруг лагеря, а эта работа высасывала силу похлеще, чем самая тяжёлая тренировка, поскольку там на работников орали целый день, кормили какой-то несусветнойбурдой, от которой стошнило бы и свинью, а сачков лупцевали плетями безо всякого политеса. Это являлось частью очень древней игры, известной в наше непростое время под названием «я вас заставлю Родину любить!».

Худо-бедно, но мои бойцы всё-таки дошли до некоего приемлемого уровня озверения и даже один раз сумели победить в сшибке с десятком Грача. Это было некое значимое событие, которое мы с ним отметили отдельно.