(0 или 1), она воплощается в суперпозиции этих двух состояний (0 и 1 одновременно). Весьма вероятно, что квантовые вычисления умножат возможности информатики в миллионы раз.

Существует немало других интерпретаций квантовой механики, отличных от той, скорее спорной, что представлена вторым положением. Это не мешает всем ученым соглашаться с первым положением, а третьему – быть фактом, важным технологическим достижением.

Если рассмотреть три первых положения совместно, то они иллюстрируют одну из составляющих основообразующего бездумия науки. На любом этапе своего развития наука только тогда принимается всеми без оговорок, когда ограничивает себя одним лишь синтаксисом, отбрасывая весь пояснительный аппарат, однако этого синтаксиса ей достаточно для получения операциональной, часто очень существенной власти над миром. То есть наука позволяет нам воздействовать на реальное посредством техники, не зная при этом до конца, что мы делаем.

Два последних положения я называю «метафизическим» и «идеологическим» соответственно:

[4] Сознание – феномен того же порядка, что квантовое вычисление.

Центр исследования сознания, Аризонский университет в Тусоне

[5] Благодаря науке и технике мы должны ускорить переход к следующему этапу биологической эволюции, приступив к постройке наделенных сознанием машин, которые нас же и заменят.

Трансгуманизм

Четвертое положение – возможная составляющая «метафизической исследовательской программы» NBIC. Вера в такие утверждения направляет исследования в принципиально новых направлениях и в случае удачи приводит к открытиям, достижениям или интерпретациям, подобным тем, что перечислены в трех первых положениях.

Пятое положение – идеологическое. Следует четко обозначить его отличие от предыдущего. Хотя такие положения, как четвертое, являются «ненаучными» в понимании Поппера, для науки они необходимы. Они придают ей импульс, разумное основание, а главное – смысл. Что касается идеологических положений, они разрастаются на почве науки, словно паразиты: им без нее не обойтись, зато наука без них обошлась бы в принципе легко. Возникает, однако, вопрос: играет ли такое паразитирование какую-то роль – быть может, очень важную – в функционировании науки как институции? Если да, то открывается еще одна сторона научного бездумия: наука платит дань идеологии.

Я уже говорил, что пример NBIC как нельзя более ясно показывает содержательное различие между метафизикой и идеологией. Если идеология влияет на науку, то причинная связь между ними устанавливается в основном не в мире идей, а при прохождении через социальные и институциональные соединения.

Нет, в самом деле, я не вижу никакого противоречия в том, чтобы признаваться в любви к науке, восхищаться техническими достижениями, выражать потребность подпитки научными идеями, которую я испытываю как философ, и одновременно утверждать, что наука с присущим ей бездумием как никогда способна порождать слепые процессы, которые могут довести нас до беды.

Ответственность науки

Поборников нанонаук и нанотехнологий много, они сильны и влиятельны: ученые и инженеры, воодушевленные перспективой фантастических прорывов, предприниматели, привлеченные надеждой открыть гигантские рынки, национальные и региональные правительства по всему земному шару, напуганные перспективой отстать в стремительной промышленной, экономической и военной гонке, когда на карту поставлены занятость, рост, но также и обороноспособность завтрашнего дня[102], и, наконец, представители большого коллективного и безымянного субъекта под именем «технологическое ускорение», при котором кажется, что лишь технологии способны сдержать нежелательные, непроизвольные следствия себя самих.

Поэтому не приходится удивляться, когда повсюду в самых гиперболизированных выражениях мы слышим хвалу благам, которые несет человечеству нынешняя научно-техническая революция. Американский доклад Converging Technologies for Improving Human Performance, уже не раз мною процитированный, бьет в этом смысле все рекорды. В перспективе он сулит ни больше ни меньше как единение науки и техники, повсеместное материальное и духовное благополучие, мир во всем мире, мирное и взаимовыгодное сотрудничество людей и умных машин, полное устранение препятствий для всеобщей коммуникации, в частности, связанных с разнообразием языков, доступ к неиссякаемым источникам энергии и конец забот, связанных с ухудшением состояния окружающей среды. В докладе даже предполагается, что «человечество, возможно, сумеет стать единым „мозгом“, [части которого будут] распределены, однако связаны между собой новыми, пронизывающими все общество соединениями». Осторожный Уильям Симс Бейнбридж, один из двух подписантов, не отваживается здесь же предать огласке программу трансгуманистов.

Некоторым рядовым исследователям хватает проницательности, чтобы понять следующее. Чрезмерно расхваливая «фантастические» позитивные следствия происходящей революции, можно подставиться под не менее гипертрофированную критику, которая пытается убить всю программу в зародыше. Ведь если относиться к максималистской нанотехнологической программе всерьез, то нельзя не прийти в ужас от вытекающих из нее неслыханных рисков[103]. Благодаря успеху романа Майкла Крайтона Prey[104] («Рой») вся Америка узнала об опасности gray goo («серой слизи»), иначе говоря – глобальной экофагии, то есть опасности спонтанного самовоспроизводства наномашин вследствие программной ошибки. Это грозит полным или частичным уничтожением биосферы, поскольку иссякли бы запасы углерода, необходимого для самовоспроизводства наноустройств. Чтобы всерьез этого бояться, надо верить в появление подобных машин. Но стоит скептически пожать плечами – и псевдориск уже не страшен.

Научное сообщество вновь оказалось в плену двойного языка, которым часто пользовалось в прошлом. Когда речь заходит о продаже продукта, то перед лицом принимающих решения трясут описаниями грандиозных перспектив. Но когда встревоженные критики ставят вопрос о рисках, тут же дается задний ход: нет-нет, мы скромно занимаемся наукой. В геноме содержится суть живого существа, однако ДНК – такая же молекула, как все остальные, она даже не живая! Благодаря ГМО в мире раз и навсегда будет решена проблема голода, однако человек занимался генной инженерией со времен неолита. Нанобиотехнологии позволят лечить рак и СПИД, однако это просто наука движется своим чередом. Говорящая на таком двойном языке наука явно оказывается не на высоте своей ответственности.

Сейчас нанотехнологическое лобби напугано. Оно боится, что в сфере связей с общественностью его ждет еще более громкий провал, чем тот, что постиг генную инженерию. Хотя на конференции в Асиломаре для научного сообщества все начиналось хорошо – так, по крайней мере, казалось. Ученые сумели обеспечить себе монополию на регулирование этой области. И вот тридцать лет спустя – полный крах. Самая незначительная биотехнологическая разработка тут же превращается в глазах публики в монстра. Осознавая опасность, нанотехнологи ищут выход в «коммуникации»: разрядить обстановку, успокоить, обеспечить «приемлемость». В языке рекламщиков есть что-то неприличное, когда он вложен в уста ученых.

Что делать? Было бы наивно верить в возможность некоего моратория на исследования или даже – в ближайшей перспективе – законодательных или подзаконных ограничений, которые в любом случае могут быть только общемировыми. Действующие на этом поле силы запросто бы их смели. Лучшее, на что остается надеяться, – это что удастся на скорости самих нанотехнологий, а то и с опережением, сопроводить их развитие развитием исследований оказываемого ими воздействия, а также постоянным над ними надзором такого же междисциплинарного характера, что и сами нанотехнологии. Впервые в истории человечества это обеспечило бы своего рода рефлексивность научных и технических изменений в реальном времени. Ускорение событий, несомненно, делает такую рефлексивность неизбежной.

Наука в любом случае больше не может уходить от ответственности. Разумеется, это не означает, что ей следует дать монополию на право принятия решений. Этого не хочет ни один ученый. Это значит, что надо заставить науку выйти из блистательной изоляции по отношению к делам государственным. Ответственность за решения должна быть поделена. А этого как раз категорически не хотят нынешние ученые при текущих формах образования и организации науки. Они предпочитают всячески