Пожилой народ со все большим воодушевлением вторил молодежи, повторяя этот лозунг, как мантру. Все смешалось. Павлу казалось, что среди митингующих были все кому не лень: фраера, бывшие военные, зевающие девушки, неформалы и крестящиеся в немом экстазе бабушки. Все они, все как один, хотели социальной справедливости. Объединенные ненавистью к Путину и «Единой России», эти митингующие бастовщики (или бастующие митинговщики), забыли и думать, что справедливость у каждого своя.

Всю эту вереницу политически активных граждан сопровождало несколько рядов ОМОНа и полиции, которую с брызжущими во все стороны слюнями вожделения спешили сфотографировать журналисты из провокационных интернет-газетенок. В какой-то момент все это даже понравилось нашему герою.

Но он громадным усилием воли отказался от участия в этом протестном шабаше.

До метро дошел без приключений, и никто так и не узнал, что сталось с бабушкой, решившей покормить голубей. Равно как и с той процессией, которая шла стройными рядами, дабы высечь огнем и мечом недовольства искру справедливого светлого будущего в умах тех, кому и так живется неплохо.

3

Кристина… То, что он чувствовал к ней, было для него таким новым, таким свежим, таким радостным, что у него не находилось слов для выражения собственных чувств.

Рядом с ней ему действительно хотелось жить, а не проживать жизнь (отстойное существование парень в расчет не брал, понимая, что себя надо уважать, и памятуя, что не место красит человека, а человек место).

Если бы он был писателем, пожалуй, Кристина стала бы его вдохновительницей. Он вспоминал с улыбкой счастливые солнечные дни, когда он впервые увидел эту девушку и сдуру окрестил ее Одноножкой. Тогда захотелось втайне сравнить все ее ранимое существо с расстроенной гитарой.

Если бы он был музыкантом, то – Павел твердо знал это – ему бы хотелось играть только на этой гитаре. Но говорить и хотеть можно все что угодно, а кроме того – все, что происходило вокруг него в этом доме на Вознесенском проспекте, позволяло острее почувствовать необратимость жизни. Да, жизнь необратима, и поэтому остается уважать то, что было, и ценить то, что есть.

Иными словами, Павел не верил в «если бы», но хотя бы старался наладить струны Кристины.

Сам того поначалу не замечая, он срастался с этим бытом, с этим петербургским домом, с этими соседями и этой комнатой. Если у этого здания и была некая мистическая темная сторона, то она ему пока еще была недоступна, и слава богу.

Прижившись здесь, он ощутил себя рыбой, плавающей в водах родного озера: постепенно он начал общаться с людьми для себя неприемлемыми и иначе устроенными (во всяком случае, такими они ему казались в первые дни).

При ближайшем знакомстве с ними он понял, что они не так уж плохи, и каждый тут – со своими проблемами, странностями, замашками и достоинствами. А у кого их нет?

И как только он начал узнавать их ближе с живостью любопытного ребенка, берущегося за интересное дело впервые, они перестали быть для него статичными марионетками, эдакими идиотами априори.

Впрочем, не следует полагать, что все в те дни было радужно до невозможности – нет. И как бы он ни подружился с соседями, а все равно люди – это ровно те, кто они есть. Поэтому, как ни крути, а людской идиотизм из жильцов двадцать пятой квартиры никуда не девался. Изменилась лишь его точка зрения на их способность альтернативно мыслить.

Например, Вика по-прежнему визжала как обезьяна и беспощадно жарила свою вонизменную рыбешку – удмуртка, она и в Питере чукча, – но теперь он относился к этому гораздо спокойнее и даже дипломатичнее.

Так, когда Вика попросила его и Кристину вести себя потише на ночь глядя, он в свою очередь попросил ее вести себя вежливей с Кристиной.

– Но ведь она громко прыгает, будит мне дочку!

– Знаете, я бы не пожелал ни вам, ни вашей дочери оказаться на месте этой девушки. И если вы не готовы уступать своим соседям, то не ждите, что они уступят вам. Ни один коллектив не любит игру в одни ворота, если вы понимаете, о чем я.

Да, соседи соседями, но в центре его внимания была Кристина. И он был готов гласно или негласно встать на ее защиту.

4

А был день, когда вся молодежь: он, Кристина и Ал инка с Маринкой – вот так романтично и спонтанно взяли да пошли поиграть в боулинг.

Понятное дело, Кристина упрямилась, страшно волнуясь, говорила, что по нынешним временам она плохо играет, и все такое прочее, но Павел ее поддерживал до тех пор, пока она не выбила страйк, а там, когда это произошло и девушку все похвалили, она совершенно раскрепостилась и продолжила играть, забыв о своей физической инакости.

– Так что никогда больше не говори мне, что ты теперь чего-то не можешь. Ты любила боулинг тогда, и тебе никто не помешает играть в него и теперь, – сказал он ей после сочного и свежего, как снег в морозную рождественскую ночь, поцелуя. Его он помнил до конца своих дней.

«Боже, – думал он, – если это не любовь, тогда я не знаю, что она есть вообще такое. Все же она окрыляет, не любит ни зависти, ни жадности, но почему ее так легко потерять? Разве не жестоко придумано – любить до определенного срока, а потом что, ненависть, грусть о былом и смерть? Нет уж, будьте-здрасьте, я отказываюсь в это верить. И будь добр обеспечить нам с Кристинкой номер люкс на небесах».

Относился ли он к этим своим мыслям серьезно? Да, до безумия. Были ли они своеобразным вызовом небесам? Вполне. Имел ли весь этот бред смысл? Для него – да, а остальное было неважным.

Если же отставить в сторонку весь этот романтизм, то можно сказать, что и он, и она боялись как потерять друг друга, так и обсудить их отношения.

Проще было жить, плывя по течению, и верить, что и дальше все будет хорошо. В то же время оба предчувствовали, что подобная метода эффективна лишь на определенный период. Оба знали, наученные горьким опытом, что эта светлая полоса вскоре просто обязана вновь смениться не просто на темную, а на кромешно-черную. И там – дай того Бог, чтобы выплыть со дна на свет.

Тревожный звоночек прозвенел, быть может, еще в тот день, казавшийся ему ныне далеким, когда он подвернул ногу, вылезая из ванны.

– Ты чего такой? Сходи лучше в травму, – советовала Кристина.

– Погоди, само пройдет. Если бы был перелом, то я бы не смог передвигаться.

– Твои страдания никому, кроме тебя, не нужны, Паш, зачем ты так?

Паша на это не нашел что сказать, а вернее, рискуя быть непонятым, скрыл правду. Ответ на вопрос дорогой ему девушки состоял в том, что боль в ноге была ему нужна, чтобы на собственном опыте попытаться пережить, каково это для Кристины – быть без ноги.

– Ну ты же знаешь мужиков, как в том анекдоте про грязь на сапоге поручика Ржевского: «А это, сударь, говно-с, само отвалитса-с». Так и мы, ждем, когда все само заживет.

– Слушай, обещай, что если станет невмоготу, то ты отправишься в травмпункт. Иначе, поверь, мы с тобой… будем только соседи.