«Я сплоховал с этими детишками. – Ной указывает стаканом на раскрытую папку и едва не проливает брагу. – С Уитни и Тревором. Я подвел их, потому что местные жители, особенно ты, что-то скрывали от меня. Я относился к тебе как к родному сыну. Хотел, чтобы ты женился на моей дочери. Но ты солгал мне, Хоген. И тогда я закрыл дело. Но теперь… теперь я в долгу у этих детей. По справедливости, я до сих пор у них в долгу».

«Ной, – спокойным тоном произносит Эш, поднимаясь на ноги. – У меня сегодня еще полно дел. Я ухожу. Увидимся, когда ты протрезвеешь и будешь соображать получше, чем сейчас».

«Почему не поехал в больницу?»

Эш щелкает пальцами, чтобы подозвать собаку, и выходит на кухню за своей курткой. Голос Ноя, преследующий его, становится громче:

«Эш, ты входил в мой дом, пока меня здесь не было? Ты брал бумаги из моих записок по этому делу?»

Эш сердито надевает куртку.

«Кое-кто видел тебя, Хоген! На автобусной остановке «Ренегейт-лейн». С Уитни и Тревором. Он видел твою поножовщину с Тревором».

Эш испытывает настоящее потрясение. Прямо в куртке он возвращается в гостиную.

– Кто видел? – очень тихо спрашивает он. – Кто видел меня в тот день?

– Убирайся отсюда, поганый Иуда. Давай, выметайся отсюда. Вернешься, когда будешь готов сказать правду, мальчик. Ты и Бекка, чтоб я сдох.

Сердце Ребекки дало сбой. На мгновение ей показалось, что в нее попала пуля.

Ребекка стояла в напряженной позе, направив ствол на зверя в снегу, и обливалась потом, несмотря на холод. Эхо выстрела отдавалось в ее ушах.

Стрелок всадил пулю в сугроб прямо перед ее левым сапогом, и ледяная шрапнель полетела ей в лицо, укрытое полумаской из шарфа. Пес лежал на брюхе в нескольких шагах от нее и глухо рычал, скаля клыки со стекающей слюной. Прямо как бешеный волк.

Свет надствольного фонарика уперся в ее грудь, когда стрелок начал осторожно спускаться по обледенелому склону, по-прежнему целясь в нее.

– Положи ружье, – приказал стрелок. – Немедленно.

Ребекка не могла пошевелиться. Звон в ушах по-прежнему дезориентировал ее и выводил из равновесия, и она была убеждена в том, что если посмеет сдвинуться хотя бы на дюйм, то собака тут же бросится вперед и вцепится ей в горло. Ребекка продолжала направлять ствол точно между глаз животного.

– Опусти ружье. Положи его на землю, – прорычал стрелок примерно так же, как его пес. – Если ты застрелишь мою собаку, я убью тебя.

– Убери от меня эту чертову собаку, – хрипло прошептала она из-под шарфа. – Тогда я смогу положить оружие.

Стрелок резко свистнул: два коротких свистка, один длинный. Собака медленно поднялась и попятилась на несколько дюймов, по-прежнему рыча и капая слюной.

– Дальше, Кибу! Еще дальше!

Пес снова отступил назад.

– Теперь медленно положи ружье и оставь его на снегу. Потом отойди в сторону.

Ребекка колебалась. Ее внимание все еще было приковано к рычащей собаке.

– Сделай это, иначе я выстрелю. Ты нарушила границу с оружием в руках. Это частная территория.

Ребекка сглотнула. Она медленно наклонилась и аккуратно положила отцовское ружье на спрессованный снег. Потом осторожно двинулась в сторону, стараясь не упасть. Она была уверена, что если упадет в снег, ее движение заставит пса сразу же наброситься и она не сможет защитить лицо и горло, растянувшись на обледенелом снегу.

С пересохшим ртом она отошла на несколько шагов от ружья.

Стрелок вышел вперед – темный силуэт в густой тени, светивший фонариком ей в лицо. У Ребекки заслезились глаза от яркого света, и она заморгала.

– Сними шапку и маску, – велел стрелок. – Держи руки на виду.

Она медленно подняла руки, сняла охотничью шапку и сдвинула шарф на подбородок. Ее распущенные волосы зашелестели от статического электричества.

Стрелок застыл. Тишина – глухая, зловещая тишина – ощутимо сгустилась вокруг него. Даже рычащая собака замолчала, почувствовав перемену в состоянии хозяина.

– Бекка? – хрипло прошептал он.

Тогда Ребекка поняла. Она физически почувствовала это, когда по позвоночнику пробежала дрожь, а к горлу подкатил комок.

Эш.

Она смотрела в дуло ружья Эша Хогена.

«Он лгал.

От чего ты защищала его в тот день?»

– Твою ж мать! – прошептал он, опустив оружие, но продолжая светить фонариком Ребекке в лицо, и подступил ближе, словно желая убедиться, что это в самом деле она. – Проклятье, Бекка, что за чертовщина здесь творится? Почему ты так нарядилась?

Сердце Ребекки молотом стучало в груди. Она начинала дрожать всем телом после резкого выброса адреналина. Но за дрожью поднималась сокрушительная волна гнева.

– Возьми собаку на поводок, – потребовала Ребекка. – А потом скажи мне, какого черта ты делаешь на моей земле.

Эш подозвал пса и отвел свет фонарика от ее лица. Он достал поводок из кармана куртки и одной рукой прикрепил карабин к ошейнику.

При косом освещении Ребекка смогла лучше разглядеть его. На нем были громадная стеганая куртка и теплые сапоги. Он был в перчатках, но без шапки. И казался выше и крупнее, чем она помнила.

И старше.

– Твое оружие на предохранителе? – спросила Ребекка.

– Да.

– Покажи мне лицо, чтобы я рассмотрела тебя, – сказала она.

Он повернул свет к лицу, и его черты обозначились резче. На какой-то момент она затаила дыхание. При таком освещении его лицо выглядело особенно суровым и грубоватым. Через щеку по-прежнему тянулся длинный шрам.

Ее ковбой, которого она когда-то любила. Молчаливый, обветренный Уоллендер канадского севера. Ее Хитклифф из лесной глуши, некогда ее романтический возлюбленный. Человек, который в ее воображении играл роль каждого героя во всех историях, какие отец читал ей долгими вечерами после смерти матери, – историях с книжных полок ее матери, услышанных у камина. Человек, который был подвержен приступам угрюмой задумчивости и часто был вынужден уходить в лес и оставаться в одиночестве.

Ребекка всегда думала, что знает Эша так хорошо, как никто другой. Что она понимает его. Но, возможно, она вообще не знала его.

Ребекка пыталась совладать с приливом жарких, противоречивых чувств, накипевших за все эти годы. Внезапно она снова почувствовала себя семнадцатилетней девушкой, движимой старыми силами и побуждениями.

– Немало воды утекло, Ребекка. Я не думал, что ты вернешься теперь, когда его не стало.