К этому времени, 6 ноября 1918 года, я получила назначение в формирующийся 3-й Кауфманский госпиталь и переехала туда. Аня и Петя остались вдвоем, и с Петей стало еще труднее. Меня из госпиталя отпускали по вечерам к ним, когда я не дежурила ночью. Петя приводил меня в отчаяние. Чем бы это кончилось, не знаю, но он 23 ноября заболел брюшным тифом. Я стала просить старшего врача, доктора Корилоса, положить его в наш госпиталь. Сначала он и слышать не хотел, так как госпиталь был хирургический, но в конце концов, под давлением старшей сестры Амелуг, он согласился, но под мою ответственность, что никто не заразится. Петю положили в мою палату в углу и символически изолировали ширмой. Госпиталь был прекрасно оборудован – сестры все кауфманки, хорошо дисплинированные санитары из пленных немцев, так что нетрудно было для Пети иметь отдельную посуду и принимать все меры предосторожности.

Госпиталь был для тяжелораненых, работы было много, и мы почти не выходили. Жили в больших комнатах, по четыре – по пять. Кроватей для нас не хватило, и мы спали на носилках, под которые подставили деревянные кубышки, чтобы они были выше. Кормили нас хорошо. Формы у меня не было, и поэтому первое время я всегда ходила в халате. Косынки мне сделали, потом постепенно я обзавелась всем необходимым. Правда, бязевое платье с красной полоской долго носила, вместо форменного, с передником, крестом и косынкой.

Когда Петя поправился, меня пустили (15 января 1919 года) отвезти его домой. Аня в это время нашла службу в каком-то министерстве.

В Москалевке наши понемногу устроились и жили тихо и мирно. Папа решил заняться дровяным делом. Дрова тогда стоили очень дорого. Сначала папа начал рубить в своем лесу, а когда дело пошло, стал арендовывать у соседей. Постепенно стали продавать не только дрова, но и брусья и доски. Была куплена еще пара лошадей. Дело было сложное, так как все надо было доставать, искать и выписывать из разных мест: инструменты, муку для рабочих, корм для лошадей и т. д.

Постепенно папа начал все лучше и лучше зарабатывать и надеялся не только прожить на доходы, но и снова поднять имение. Петя дома стал быстро поправляться, но все мысли его были о Добровольческой армии. В моей палате в Екатеринодаре лежало несколько раненых кадетов, и, когда Петя перестал быть заразным и уже ходил, он все время проводил с ними и там бесповоротно решил записаться в армию, как только поправится совсем. Он сообщил папе и тете Энни о своем решении, но они и слышать об этом не хотели. Петя как будто смирился.

Вскоре он поехал в Туапсе, там встретился с добровольцами-кадетами и решил удрать. Дома все приготовил, но Женя его выдал. Папа и тетя Энни были в отчаянии. Мы с Петей были очень дружны, он с моим мнением считался, и я решила с ним поговорить.

Мы пошли гулять по розовой аллее к обрыву и долго разговаривали. Он мне сказал, что со многими моими доводами согласен, но остаться не может, так как это выше его сил. Я просила его нас понять и дать нам обещание не удирать и постараться примириться с мыслью, что надо дальше учиться и поберечь папу, который не перенесет Петиного отъезда. Но если ему не под силу будет сдержать это обещание, он должен будет пойти к папе и все ему сказать. Я сказала, что поговорю с папой и попрошу его обещать отпустить Петю, когда он придет сказать, что больше оставаться дома не может. Петя согласился, мы пошли к папе, они поговорили и друг другу дали обещание.

Теперь все были спокойны, зная, что Петя сдержит свое обещание. Но надолго ли хватит его воли, чтобы не попросить его отпустить?

23 января 1919 года я уехала обратно в Екатеринодар. Вскоре после моего возвращения я узнала, что начали восстанавливать флот.

Адмирал Герасимов написал воззвание, призывая всех моряков. Я поехала в Новороссийск все узнать и послала это воззвание Пете и папе.

Сейчас же было решено Петю отправить во флот. Он был страшно рад. Папа за него попросил, и очень скоро Петя получил назначение на миноносец «Дерзкий», который ремонтировался в Новороссийске. В это время я приехала в отпуск (7 апреля), пробыла две недели. Была Пасха.

Петя немедленно туда явился, был принят матросом и принял деятельное участие в ремонте (Петя уехал до меня). Потом в плавании был назначен сигнальщиком.

Вскоре после Петиного и нашего с Аней отъезда в Москалевку пришли разбойники под видом каких-то депутатов. Всех построили в одной комнате, стали обыскивать дом (с целью грабежа). Но наши почти не пострадали, так как грабить уже нечего было. Но Нина Романовна Княжецкая, которая все еще держала свои драгоценности в ночном столике, конечно, не успела их передать Юрику, и все у нее было взято.

После этого случая стало ясно, что оставаться жить в глуши одним слишком опасно.

Нина Романовна с Юриком уехали к Николаю Николаевичу, а учительница нашла службу в городе, так как Женя благополучно сдал экзамен в следующий класс при Туапсинской прогимназии. Наши перебрались ближе к Небугу, около имения Еремеевых. У них была санатория для выздоравливающих, и они занимали все соседние пустые дачи. Одну из них они предоставили нам. Там было спокойнее, кругом жили люди, и недалеко был казачий пост.

В это же время папа узнал, что восстанавливается в Севастополе Морской корпус. Он повез туда Женю, определил его, а также и Петю, которого вызвали с миноносца приказом. Папа и тетя Энни жили некоторое время около Еремеевых. Я один раз туда приехала, но, когда казачий пост ушел, а на фронте началось отступление, они решили переехать в Туапсе. Поселились на краю города, в доме лесничего: он сдал им одну комнату. Лесничий и его семья были очень симпатичные и хорошие люди, и нашим жилось там неплохо.

После моего отпуска, в апреле 1919 года, я уже больше в госпитале не работала: вернулась и получила назначение в 4-й Передовой отряд Красного Креста при Терско-Кубанской дивизии генерала Топоркова в корпусе генерала Шкуро. Еще зимою мы, сестры, узнали, что на фронте совершенно нет настоящих сестер, видели, в каком виде приезжают тяжелораненые, и решили, что наше место там. Кроме того, начался сыпной тиф, и многие фронтовые лазареты остались без персонала. Мы стали просить о переводе, но наши врачи и слышать не хотели и делали все, чтобы нас задержать, говоря, что хорошая сестра нужна и в тылу. Мы же доказывали, что в тылу они всегда найдут других и что во всяком случае им легче обойтись без нас, чем на фронте, где зачастую не было и врачей. После долгих хлопот все сестры, которые просили, получили назначения в отряды, лазареты и поезда. Нас заменили другими: мы оказались правы. Но после нас поехало еще много других.

Аня осталась в Екатеринодаре – она подружилась с одной барышней, своей сослуживицей, Тамарой Стуловой. Они нашли комнату с кухней и поселились вдвоем.

Назначение в отряд я получила 30 апреля 1919 года – он формировался в Екатеринодаре; сестры были назначены очень разные. Из кауфманских только Шура Васильева, с которой я была дружна, но накануне отъезда она заболела и осталась. Были три хороших сестры какой-то провинциальной общины: Ларькова, Гришанович и Абелыкина, затем еще Васильева, очень простоватая и неизвестно как попавшая под видом сестры, а также еврейка, «сестричка» Вера Ходоровская. Никакого представления о медицине она не имела, поехала развлекаться, флиртовать и играть роль! Из-за нее было очень много неприятностей и ссор, даже скандалов: она заводила романы со всеми начальниками и пыталась нами командовать.