Когда мы пропустили партию встречных, мы спустились в долину, где ехать было лучше, но несколько раз надо было переезжать речки вброд.

К вечеру доехали до деревни в глубокой долине, окруженной горами. Меня поразила яркая зелень и сочная большая трава: у нас в сентябре все уже давно выжжено солнцем. Ночевать остановились на краю большой поляны под высокими деревьями. Лошадей пустили пастись, я устроилась на дилижане, а Николай и Андрюша под ним: они должны были по очереди слушать лошадей, но оба спали мертвецким сном. Я спала тоже хорошо, но все же раза два их будила и посылала их за лошадьми. К утру я заснула крепко, и разбудил меня, как мне показалось, дождь: все было мокрое, и на меня капали крупные капли, но оказалось, что это страшный туман. Когда он рассеялся, была чудная погода – нам сказали местные жители, что у них так всегда. В этот день мы перебрались через второй перевал, такой же трудный, как и первый.

После него стало ехать все легче и легче: сначала пошли перелески и речки, которые переезжали вброд, а затем Кубанская степь. Вечером мы были в станице Ново-Димитриевской, где и заночевали. Казаки рассказывали, что недавно у них хозяйничали большевики.

На другое утро мы поехали дальше и скоро уже были в Екатеринодаре. Остановились прямо на базаре, заваленном продуктами. Я там оставила Андрюшу и Николая, которые должны были все закупить, а сама пошла к Ване Кобылину и тете Кате. Встретили меня все очень радостно и предложили остановиться у них, пока я не закончу все свои дела. Очень скоро после моего прихода прибежал какой-то человек с запиской от Андрюши Филиппова, где он сообщил, что он арестован и умоляет его спасти, указав, куда обратиться. Тетя Катя и я сейчас же пошли, взяв свои бумаги. У меня был папин послужной список, уцелевший от разгрома: он был со мной – для определения Пети в гимназию.

Когда мы показали бумаги, с нами стали разговаривать: оказалось, что Андрюшу арестовали, приняв его за матроса, так как он бродил по базару в бушлате и белых затасканных брюках. Как матроса, его собирались расстрелять: ведь матросы были самые ярые и жестокие большевики, а в это время долго не разговаривали!

Никто Андрюше не верил, даже когда он говорил, что приехал записаться в Добровольческую армию.

Мы с тетей Катей за него поручились, рассказали все наше дело, и Андрюшу отпустили.

Провели мы в Екатеринодаре два или три дня. Петю я устроила в гимназию. Ваня Кобылий и тетя Катя согласились дать нам одну комнату, чтобы Аня, Петя и я могли переехать в Екатеринодар.

Обратный наш путь был довольно тяжелый: мы взяли сорок пудов муки, много сала и мыла. По Кубанской области проехали без происшествий. Затруднения начались перед горами, где надо было вброд переходить речки. Один раз река была довольно глубокая, и пришлось часть мешков сгрузить и, перевезя первую, вернуться за второй. Другая река была страшно быстрая и довольно широкая. Андрюша и Николай пошли по воде, помогая лошадям, я же водрузилась на вершину воза и самым энергичным образом правила и кричала, как самый заправский деревенский кучер. Лошади были сильные и вывезли благополучно.

Оставалось два трудных перевала. Узнав, что можно очень дешево нанять пару волов, мы это и сделали. Их как-то прицепили перед лошадьми, и мы в таком оригинальном «экипаже» довольно легко поднялись на первую гору. Там отпустили волов и осторожно спустились. На второй перевал снова наняли волов, – эта пара была молодая и очень сильная. Их впрягли прямо в дилижан, а лошадей привязали сзади. Волы оказались такими резвыми, что быстро нас дотянули наверх и спустили на другую сторону. Иногда даже они бежали рысцой, размахивая своими длинными хвостами. Нам показался их вид такой смешной, что мы ехали и весело хохотали. Дальше мы добирались уже без приключений.

Дома все встретили меня радостно, увидя, сколько муки мы привезли, и узнав результаты моей разведки. Нас сейчас же стали собирать в дорогу, чтобы мы могли уехать, как только пойдет первый пароход. Ждать пришлось недолго, и мы трое уехали в Екатеринодар – в начале октября.

К тому времени одна из горничных устроилась в Туапсе. Вскоре уехал в Екатеринодар и Н.Н. Княжецкий: он там устроился в Военно-санитарное ведомство. Народу в Москалевке стало намного меньше.

В Екатеринодаре Ваня Кобылий и Эккерты дали нам большую комнату, где мы разместились втроем. Хозяйство вели самостоятельно и начали понемногу устраивать нашу новую жизнь.

Сначала нам жилось там хорошо, но потом тетя Катя и три кузины стали все хуже и хуже к нам относиться и делали всевозможные каверзы. Ваня за нас заступался, но это не помогало. Тетю Катю и ее старшую дочь, мою сверстницу Зину, я очень любила, и раньше мы были очень дружны. Но в беженской обстановке они стали неузнаваемы, их примеру следовали младшие – Нина и Ава. Они от большевиков не пострадали, приехали в Екатеринодар из Петербурга, боясь революции и голода. Дядя, доктор, посылал им деньги, они не работали, ничего не делали, скучали. Добровольческая армия их не интересовала, а когда образовался фронт, их отрезали от Петербурга и они стали нуждаться, их это раздражало и даже злило. Работать они не хотели, а наши добровольческие идеи и радости им были не только непонятны, но приводили в ярость. Может быть, они боялись, что мы их скомпрометируем перед большевиками, так как они мечтали вернуться в Петербург. Они это и сделали, но когда нас там уже не было. Потом, за границей, я получила от них ласковые, хорошие письма. Зина там вышла замуж, была счастлива, а потом ее мужа арестовали, он пропал, а ее сослали в лагерь в Сибирь. Вероятно, ее давно нет в живых. Но в Екатеринодаре наша жизнь у них стала адом.

Петя начал ходить в гимназию, а мы обе стали искать работу. Я нашла почти сейчас же: приводилась в порядок большая библиотека какого-то кубанского министерства, и я туда устроилась. Ане не повезло: настоящей работы она не могла найти и устроилась подавальщицей в громадной офицерской столовой, где я завтракала как сестра. Аня жалованья не получала, но кормилась там. Так что мы сводили концы с концами. Аня, кроме того, в свободное время работала в комитете генеральши Алексеевой по сбору вещей. Это – работа идейная и, конечно, безвозмездная. Ей приходилось много бегать и часто таскать тюки.

С Петей у нас скоро начались недоразумения: он заявил, что хочет записаться в Добровольческую армию, что он учиться и делать карьеру не имеет права, пока его корпус не освобожден и другие кадеты сражаются. Никакие уговоры на него не действовали. Гимназию он возненавидел. Кроме того, стыдился своего вида. Формы у него, конечно, никакой не было, ходил он в рубашке с красной полоской, которую ему сшили дома. На голове была какая-то шляпа. Он, который всегда прекрасно учился, стал получать единицы. Уроков учить не желал. Я стала по вечерам после службы с ним заниматься, но результаты были самые плачевные. Помню урок русской литературы – Державин. Петя мне сказал, что он ничего понять не может. Я билась, ему объясняя и вдалбливая в голову. На все мои старания он отвечал: «Оставь своих Державиных и Лермонтовых, я все равно ничего не понимаю, я вижу только Добровольческую армию». Я начала бояться, что он убежит. Стала его сама водить в гимназию и тащила его буквально силой.