прикурить… Выспись, и поведёшь со мной взвод. Выступаем в четыре утра, как они на нас напали 22 июня!

В ночной тиши уходили от лагеря два десятка бойцов. На санях везли пулемёт максим, который бил врага ещё и в Первую мировую. Приморозило, и снег скрипел под валенками и полозьями саней. А волки продолжали выть: считали последние часы карателей в деревне Горы.

Часа через три замёрзшему, засыпающему часовому на окраине деревни послышался шорох в ельнике. Но уже почти светало, и опасность воспринималась не так остро, как в темноте. Он отвернулся и, притоптывая, чтобы согреться, зашагал в другую сторону. В этот миг в морозном утреннем воздухе блеснуло лезвие, и эсэсовец, не успев даже вскрикнуть, рухнул в сугроб.

Мимо него в деревню проскользнули три разведчика и тут же будто растаяли в предрассветных сумерках.

Тем временем с другой стороны деревни, на холме под пушистыми елями, рассыпалась цепь партизан. Пулемётчик установил «максим» и навёл его на штаб. Командир и Нина ещё раз сверили на местности все данные разведки. К ним подползли два бойца и получили последние указания.

Начинало светать. В деревне кукарекал петух, ещё не съеденный оккупантами. Залаяли собаки… И вдруг раздался оглушительный взрыв. Просвистели осколки десятков снарядов и мин.

— К бою! — закричал командир, и бойцы бросились правее и левее к деревне, а с заготовленной позиции напрямую по штабу застрочил «максим».

Партизаны, стреляя на ходу, бежали вперёд по снежному склону, а в самой деревне в этот миг снова громыхнуло — запылал склад с топливом. Зарево осветило двух разведчиков, которые из-за развалившегося забора с тыла вели огонь по обезумевшим карателям, выскакивавшим из избы-казармы. Некоторые пытались отстреливаться, другие падали или поднимали руки и сдавались.

А тем временем третий разведчик, проникший в самое пекло, забросал гранатами артиллерийские орудия и два бронетранспортёра-тягача. Последняя граната разбила окно и взорвалась в радиорубке. Немцы потеряли связь — помощь не придёт!

Но Нину не пустили в атаку. Батов приказал ей оставаться рядом с ним.

Когда бой стал стихать, командир привстал на колено и выстрелил в светлеющее небо из ракетницы.

— Отбой! — закричал он ближайшим бойцам и пулемётчику. — Всем отходить! — Отряд собрался за лесом, под холмом и командир крикнул: — Благодарю всех! Убитые, раненые есть?

Бойцы оглядывались на товарищей, и улыбки озаряли суровые лица — все на месте, все живы!

Батов окликнул Нину, которую усадили на сани рядом с пулемётом:

— Ну вот, дочка! Мы фашистам чуть отомстили! И наши сегодня все целы, все живы… За это — тебе особое спасибо, разведчица!

Эта успешная операция прошла в начале декабря 1942 года.

А под конец года Нина опять ушла в разведку. Но в тот раз — не вернулась. В одной из деревень её выдал карателям местный предатель.

После жестоких истязаний молчавшую о товарищах и никого не выдавшую партизанку расстреляли.

Но в соседних сёлах и деревнях появлялись всё новые и новые юные разведчики, а их взрослые товарищи-партизаны уничтожали оккупантов и предателей. Они мстили и за Ниночку, посмертно награждённую орденом Отечественной войны I степени и медалью «Партизану Отечественной войны» I степени.

Витя Коробков

Витя в школу пошёл на год раньше сверстников, так как сам выучил азбуку, хорошо читал и писал. Мама и папа отправились 1 сентября на работу, а он оставил им записку и побежал на занятия с соседскими ребятами, которые были годом старше.

— Ты кто? — спросила его учительница, не найдя в списках первоклассников.

— Витя Коробков. Мне шесть лет, но я хочу учиться в школе.

— А ты буквы-то знаешь?

— Да! Я читаю, пишу и считаю хорошо…

Учительница проверила и — удивилась! Она сходила к директору и вернулась с разрешением зачислить шестилетнего мальчугана в первый класс. А среди года его перевели сразу во второй!

Витя отлично учился по всем предметам, но особенно любил рисование. И скоро стал дополнительно посещать художественную школу. Часто рассматривал и старался копировать картины Айвазовского в Феодосийской городской галерее. Заведовавший музеем Н.С. Барсамов сразу отметил — талант: отличная память, острый глаз, уверенная рука: «Молодец! Если будешь заниматься каждый день, то и твои картины появятся в музеях!»

И Витя часами рисовал горы и море, сидя на камнях у самой воды. Над головой реяли чайки, на горизонте проплывали большие корабли.

Бушующие волны забрызгивали альбом, но солёная вода быстро высыхала на ветру, лишь оставляя чуть заметные разводы на бумаге… А Витя мечтал о морских путешествиях в далёкие страны, где бы его альбомы наполнялись новыми и новыми зарисовками.

За отличную учебу Витя два раза получил путёвку в пионерский лагерь «Артек». Но вторая поездка внезапно прервалась — началась Великая Отечественная война. Всех сразу отправили по домам, и Витя вернулся в Феодосию.

Отец Михаил Иванович хоть и болел туберкулёзом, но продолжал работать в типографии. Мама Виктория Карповна вела домашнее хозяйство. А война всё ближе подкатывалась к Феодосии. Скоро начались бомбёжки, стали гибнуть мирные жители. Красная армия и флот отступали из Крыма, и через несколько дней город захватили немцы. Началась первая оккупация.

Захватчики установили свои порядки. Везде шли обыски и аресты. Людей избивали на улицах за малейшее неповиновение. Заподозренных в сопротивлении и связях с подпольщиками и партизанами увозили за город и расстреливали без суда.

Витя возненавидел оккупантов и решил при первой же возможности уйти к партизанам. А тут вдруг новые власти прислали за отцом офицера и переводчика и потребовали выйти на работу в типографию. И он — согласился!

Сын не мог понять, как же так — работать на немцев! Он спросил отца:

— Не лучше ли нам уйти в Старокрымский лес? К своим, к партизанам?

— Ты много не знаешь и пока не понимаешь, сынок. Мы с тобой пригодимся нашим в Феодосии!

И Витя с двоюродным братом Сашей стали готовиться к борьбе с оккупантами. Им иногда удавалось утащить у немецких офицеров и солдат, стоявших на постое в соседских домах, оружие и патроны. Они писали от руки патриотические листовки и расклеивали их поверх немецких объявлений и вывесок.

Тяжелейшие бои в Крыму продолжались, и вот однажды в Феодосию ворвался наш