тогда Соловьев просил Блока передать жене, что «моя к ней любовь скоро примет определенно греховный оттенок». Впрочем, «к старой жизни иногда потягивает, но оттуда веет смертью, а жизнь облекается в форму астартическую». Теперь он даже мечтает о том, что его «посмертная биография будет называться так: блудник XX века».

Перед нами типичные юношеские переживания, но тем интереснее форма, которую придавала им культура. В 1905 году Сергей Соловьев писал Блоку: «…ты со мной спорил, когда я говорил, что христианство в основе своей вне пола. Теперь я считаю, что понимание христианства возможно до конца только сквозь сладострастие, как и всякой религии. И только потому, что в нем пламенеет сладострастие виноградных гроздьев, оно учение вечное, религия будущего». Интерпретация Соловьевым христианства как «религии святого сладострастия», которую он считал единственно верной трактовкой учения своего дяди, любопытно перекликается с поисками Юнга, который тоже хотел «снова превратить Христа в пророчествующего бога вина».

Через несколько месяцев пребывания в городской лечебнице Соловьева перевели в санаторий в Крюкове под Москвой, где работали тогда почти все московские психоаналитики. Его лечащим врачом стал тот же Юрий Каннабих, опубликовавший к тому времени несколько статей по психоанализу паранойи, а в будущем президент Русского психоаналитического общества. Довольно скоро анализ, который в Крюкове сочетался с разнообразной физиотерапией, помог Соловьеву. В 1913 году он резко меняет путь и принимает православное священство; потом, в начале 20-х, он переходит в католичество и становится епископом «греко-российского обряда». Позднее, однако, ему пришлось не раз побывать в советских психиатрических больницах.

Другой близкий товарищ Белого, Эмилий Метнер, имел иную «историю болезни», которая оказалась более продуктивной для русского психоанализа. Брат известного композитора и глава знаменитого издательства «Мусагет», Метнер находился в центре литературной жизни эпохи. «Мусагет» издал за годы своего существования множество книг символистов. Он издавал, в частности, Белого и поддерживал его вплоть до периода его увлечения антропософией, от которого Метнер всячески старался удержать друга.

Выразительные воспоминания о нем оставил Федор Степун: Метнер приезжал в редакцию «Мусагета», «быстро сбросив в передней свою нарядную шубу с громадным скунсовым воротником и обшлагами… исполненный своих уединенных дум о Гёте, Вагнере и Ницше, стремительно влетал в небольшой оливкового цвета кабинет и, потирая красные от мороза руки, деловито опускался в свое редакторское кресло под большим портретом Гёте». Белый, вспоминая Метнера, тоже останавливался на одежде – широкополой шляпе, зеленовато-сером пальто и «лайково-красных» перчатках; при знакомстве Метнер поразил Белого «загаром худого, дышащего задором и упорством лица».

Этот убежденный западник, издатель и критик, вклад которого в русскую литературу примерно соответствует вкладу Сергея Дягилева в русский балет, в годы функционирования «Мусагета» проходил психоанализ у кого-то из московских аналитиков. Мариэтта Шагинян в 70-х годах рассказывала Магнусу Люнгрену, что у Метнера были «псевдо-мейнертовские симптомы истерии» и тяжелейшие приступы «психической боли». Судя по ее словам, Метнер принимал также участие в ассоциативных экспериментах, которыми занимались в Москве недавние ученики Юнга. Дальнейшие подробности известны по воспоминаниям дочери Вячеслава Иванова, Лидии. Симптомом «психосоматической болезни» Метнера была непереносимость музыки: «…припадки – мучительный шум в ушах и дикие головные боли – наступали, как только Э. К. слышал какие-то музыкальные звуки. А до появления болезни он только музыкой и жил». Близкие считали, что недуг возник «на психической почве» – из-за переживаний Эмилия, связанных с его братом. Любимая женщина Эмилия «после сложной и великодушной борьбы» стала женой Николая Метнера, знаменитого тогда композитора.

Встретившись летом 1929 года в Давосе с Вячеславом и Лидией Ивановыми, Эмилий сидел с ними в кафе, когда заиграла музыка. Друзья, помнившие его по Москве, забеспокоились. Метнер, однако, не реагировал: «результат лечения Юнга», – объяснил он. Лидия Вячеславовна рассказывает, как в Цюрихе, «уже в зрелых годах и совсем обессиленный», Эмилий Метнер обратился к Юнгу и был им вылечен: «…все болезненные признаки прошли, он стал нормальным человеком и даже с благословения самого Юнга начал принимать больных и сам лечить их психоанализом». После проведенного вместе дня Ивановы узнали, что Метнер теперь – «близкий друг и подчас ассистент» Юнга. Все это «сильно усилило» у Вячеслава Иванова интерес к Юнгу. По словам дочери, Иванов следил за его трудами; и действительно, в поздних своих работах, например в этюде «Агата» 1934 года, он ссылается на Юнга, а в статье о Лермонтове 1947 года использует не только специфическую терминологию Юнга, но и общую схему психоаналитической интерпретации[3]. После этой встречи с Метнером Иванов, найдя, видимо, в его рассказах об аналитической психологии сходство со своими давними мистическими прозрениями, посвящает ему свой написанный еще в 1917 году сонет «Порог сознания»:

Пытливый ум, подобно маяку,

Пустынное обводит оком море

Ночной души, поющей в слитном хоре

Бесплодную разлук своих тоску…

Сама же Лидия Иванова воспринимала результат анализа следующим образом: «…на меня лично образ Метнера произвел крайне угнетающее впечатление: он мне представился как бы человеком, отчасти уже мертвым, который еще ходит и действует нормально. В результате лечения что-то в его душе (музыка?) было убито. Что-то очень существенное. Душа уже не вполне живая, искалечена, ампутирована. Этого добился Юнг своим психоанализом? Но какая же плата!»

Подобное сопротивление очень характерно для русских интеллигентов. Вспомним, что именно по этим мотивам Лу Андреас-Саломе отговаривала Рильке от обращения к аналитику. Среди московской интеллигенции и сейчас еще ходит легенда (возможно, и достоверная) о том, как по этой же причине некий московский психоаналитик отказал Сергею Эйзенштейну, заявив ему, что после анализа тому придется устраиваться бухгалтером в Госплан. А Анна Ахматова рассказывала с усмешкой, что среди молодых английских интеллектуалов принято ездить к Фрейду лечиться от комплексов. «Ну и как, помогает?» – спросила Ахматова у своего гостя из Оксфорда (им был Исайя Берлин). «О да! – отвечал тот. – Но они возвращаются такие скучные, с ними совсем не о чем разговаривать».

«Мусагет» продолжается в Цюрихе

Застигнутый войной 1914 года в Мюнхене, Метнер был выселен в Швейцарию. В Цюрихе он познакомился с Юнгом и, видимо, тогда же начал анализ с ним. Об их отношениях мы можем с уверенностью судить по неопубликованным письмам Юнга, хранящимся в московском архиве (17 писем Юнга Метнеру, написанные в 1917–1935 годах, поступили в Москву из Цюриха в 1960-м). В письмах Юнг обращается к Метнеру на «ты» и неизменно выражает самые теплые чувства. Они свидетельствуют о длительных и стабильных дружеских отношениях, основанных на увлечении Метнера, симпатии Юнга и обоюдоинтересном сотрудничестве. Письма содержат не только приглашения на ужин, но