Творческие дела складывались хорошо, но Державину, с его неутомимым, зажигательным характером, этого было мало. Его кипучей натуре нужна была деятельность — он рвался на службу. Но три года ему не предлагали никакого места, даже пустячного, хотя он и пытался повлиять на Екатерину II через ее фаворитов, в частности, молодого Платона Зубова. Наконец помог случай. В конце 1791 года Екатерина II узнала, что 2-й департамент сената допускает перенос нерешенных дел из одной губернии в другую. Ей это показалось незаконным, и она предложила П. А. Зубову тщательно во всем разобраться. Тот не знал, как приступить к делу. Наконец, как бы невзначай, он поинтересовался этим вопросом у Державина. Поэт, хорошо знавший законы, в частности, учреждение о губерниях, сразу же сказал, что передача не решенного губернским правлением или палатой дела в другую губернию запрещена. «Да и нужды в том нет, — добавил он, — ибо всякий недовольный имеет право передать свое дело по апелляции вплоть до сената. А передача дел из губернии в губернию делается только с целью, чтобы его еще более запутать».

Зубов молча выслушал Гаврилу Романовича и сразу же перевел разговор на другую тему.

В то время, в связи с болезнью генерал-прокурора Вяземского, его должность исправлял обер-прокурор Фёдор Михайлович Колокольцев. Вскоре после состоявшегося разговора Зубова с Державиным Екатерина II, встретив во дворце Колокольцева, гневно набросилась на него со словами: как он смеет коверкать ее законы. Перепуганный обер-прокурор только и смог сказать, что он ничего не знает.

«Как не знаешь? — грозно спросила императрица. — Я усмотрела из мемории, что переводятся у вас в сенате во Втором департаменте, где вы обер-прокурором, нерешенные дела из одной губернии в другую; а именно — следственное дело помещика Ярославова передано из Ярославской губернии в Нижегородскую; и в учреждении моем запрещено; для чего это?»

Колокольцев только и смог сказать, что таких дел много. Екатерина II приказала ему немедленно подать ей список переведенных дел.

В тот же день Зубов объявил Державину, что императрица назначает его своим статс-секретарем. 12 декабря 1791 года последовал указ: «Всемилостивейше повелеваем действительному статскому советнику Гавриилу Державину быть при нас у принятия прошений».

Державину представилась возможность, как он писал впоследствии в своем знаменитом стихотворении «Памятник», «истину царям с улыбкой говорить». Однако вскоре он убедился, что истина как таковая менее всего нужна была державной монархине.

Гавриил Романович стал одним из восьми секретарей императрицы. Во дворце он занял комнату рядом с кабинетом Храповицкого, с которым был особенно дружен.

В первый же день Екатерина передала Державину рапорт обер-прокурора Колокольцева и представленную им выписку из дел, переданных из одной губернии в другую, и предложила дать заключение о законности принятых решений. На следующий день Державин представил свои замечания, и императрица распорядилась написать указ сенату с выговором за несоблюдение законов, что и было им исполнено. После этого проект указа она направила в Императорский совет. Там сочли нужным получить «ответы» от лиц, допустивших отступления от законов: генерал-прокурора Вяземского, обер-прокурора Колокольцева, а также обер-секретарей Цызырева и Ананьевского. Вяземский сослался на свою болезнь; Колокольцев признавал свою вину и просил о милосердии; обер-секретари оправдывались всяческими «канцелярскими оборотами». Выслушав ответы, Екатерина II так и не приняла окончательного решения и проект указа положила под сукно.

Державин готовил для Екатерины II еженедельные доклады по сенатским приговорам. Дела изучал всегда скрупулезно и основательно, так что никакого отступления от закона, частенько тогда практиковавшегося, не пропускал. Его замечания часто шли вразрез с мнением генерал-прокурора, да и самой императрицы. Своей правдивостью он наскучил Екатерине II, и она предложила ему сообщать свои замечания непосредственно обер-прокурорам сената. Однако заключения по серьезным делам ей приходилось выслушивать лично.

Одно дело Гавриил Романович докладывал императрице в течение нескольких месяцев. Это было запутанное и многотомное дело Иркутского генерал-губернатора Якоби, обвиненного сенатом, с подачи генерал-прокурора Вяземского, «в намерении возмутить Китай против России», возникшее еще в 1784 году. Оно тянулось в течение семи лет, и один только сенатский экстракт, то есть изложение дела, состоял из трех тысяч листов. Державин долго и тщательно изучал дело, а потом составил по нему три заключения: пространное — на двести пятьдесят листов, короткое — на пятнадцати и кратчайшее — всего на двух листах. Суть их была в одном — Якоби невиновен.

Екатерина II, выслушав кратчайшее заключение, никакого решения не приняла, а предложила Державину прочитать весь сенатский экстракт, выделив два послеобеденных часа. Чтение заняло четыре месяца (с мая по август), а потом еще продолжалось с перерывами до ноября 1792 года. Выслушав все дело, Екатерина II согласилась с заключением Державина. Был подготовлен проект указа, который императрица предложила своему статс-секретарю Безбородко показать начальнику рекетмейстерской конторы, принимавшей жалобы на действия коллегий, Терскому и начальнику Тайной экспедиции Шешковскому «для опробации». Безбородко посчитал низким для себя просмотренный им указ представлять кому бы то ни было, тем более Шешковскому, которого он не мог терпеть. Он предложил сделать это Державину. Тот посчитал, что «честолюбивые перекоры» неуместны, когда речь идет об оправдании обвиняемых, и показал проект указа Терскому и Шешковскому. Последний был «блюстителем», то есть при слушании дела следил за правильностью вынесения решения, и, по словам Державина, находился «в отличной доверенности у императрицы и у Вяземского». Шешковский, приняв на себя «важный, таинственный и грозный тон», начал придираться к мелочам и говорить, что в указе «не соблюдена должная справедливость». Державин на это сказал: «Слушай, Степан Иванович, ты меня не собьешь с пути мнимою тобою чрезвычайною к тебе доверенностью императрицы и будто она желает по известным тебе одному причинам осудить невиновного. Нет, ты лучше мне скажи, какую ты и от кого имел власть выставлять своею рукою примечания, которые на деле видны, осуждающие строже, нежели существо дела и законы, обвиняемого, и тем, совращая сенаторов с стези истинной, замешал так дело, что несколько лет им занимались и поднесли к императрице нерешенным». Шешковский, по словам Державина, «затрясся, побледнел и замолчал». Потом согласился с проектом указа об оправдании Якоби.

Гавриилу Романовичу приходилось заниматься и другими сложными делами, в частности, делом банкира Сутерланда, бывшего посредником правительства при заключении заграничных займов, растратившего два с половиной миллиона государственных средств. Когда вскрылась растрата, Сутерланд отравился. В ходе следствия, которым руководил Державин, оказалось, что сотни тысяч рублей Сутерланд раздавал под расписки, а то и вовсе на слово, таким приближенным к императрице вельможам, как Потёмкин, Вяземский, Безбородко, и даже великому князю Павлу Петровичу, что вызвало особый гнев Екатерины