Особенно непривычно было по вечерам – в те часы, когда они сидели с Ильей на кухне, пили вино и разговаривали, или вместе смотрели кино, или читали. Снежана наливала себе вино и сидела, уставившись в экран телевизора, который работал без звука. Часто засыпала там же, на диване, одетая, не в силах встать и уйти в спальню.

А потом у нее появились Белецкий с Яблочниковым – чтобы забыться, она и погрузилась в эту историю. Нужно было себя чем-то занять, научиться жить одной, спать одной и в конце концов перестать думать о том, почему муж с ней развелся. Почему для него ее измена, о которой она и думать давно забыла, стала концом их жизни. И почему его уход и измены не вызывают в ней ни злости, ни раздражения – никаких сильных чувств. Только легкое раздражение, как от чая из пакетика или стиральной машинки, которая работает слишком громко. Она не понимала Илью, не понимала, почему он так поступил, а он не понимал, почему она не понимает. Хотела ли она его вернуть? Не его, а свою жизнь. Убедить себя в том, что эти двадцать лет были ее жизнью и прожиты не зря, не впустую. Он был ей нужен, чтобы вернуть себя.

Снежана набрала его номер, который стерла из контактов и поэтому каждый раз набирала заново.

– Привет, это я. Говорить можешь?

– Могу, – ответил он.

– Я просто так. Представляешь, меня в кабинете закрыли, и два раза сигнализация сработала. Потом меня полицейский допрашивал.

Илья молчал.

– А у тебя как дела? – спросила она.

– Нормально.

– Я тебя отрываю?

– Нет.

– Ну ладно.

– Пока.

Таких разговоров было много. Одинаково бессмысленных. Она хотела спросить, где и с кем он живет, хорошо ли ему… Но он не давал ей такой возможности, отвечая скупо, резко и всегда обиженно. Зачем он ей звонит и она ему отвечает? Выслушивает про его подвиги на любовном фронте? Как вообще спустя столько времени они до этого дошли? Почему у них не осталось ни уважения, ни доброты, ни заботы друг о друге? Только животное желание ударить посильнее и сделать побольнее. Они как будто соревновались друг с другом. Но в чем? Кто больше предал? Кто сильнее виноват? У кого больше претензий? И кто сильнее страдает? Неужели за двадцать лет они не накопили ничего, кроме этого?

На следующее утро Михаил Иванович появился в музее ровно в девять – в час открытия. Он надеялся осмотреться самостоятельно, при дневном свете – так сказать, составить собственное впечатление, еще раз проверить систему сигнализации, оценить ущерб. Но в музее в этот ранний час жизнь била ключом.

– Где мои туфли? Никто не видел мои туфли? Я же их поставила под этот диван, – услышал Михаил Иванович доносящийся откуда-то из глубины зала голос Лейлы Махмудовны. – Еленочка Анатольевна, помогите найти туфли и поднимите меня на второй этаж! Господи, ну зачем понадобилось сейчас менять перила? Где Гуля? Это она туфли переставила! Ведь специально, сознательно! Почему она не является вовремя? Берта! Берта! Когда я смогу держаться не за воздух, а за перила? Когда поставят новые? Если ты хочешь, чтобы я сломала шейку бедра, так я ее сломаю. И ты переведешь меня в архив.

– О, Михаил Иванович, доброе утро! – Голос Берты Абрамовны раздался прямо за его спиной. Полицейский даже вздрогнул от неожиданности. – Чем обязаны?

– Мне дело нужно закончить. Бумаги заполнить, – ответил Михаил Иванович, переживая, что спокойно осмотреть помещение теперь точно не сможет.

Но главная хранительница, казалось, прочла его мысли:

– Вы тут сами, хорошо? Ходите, заполняйте. Не буду вам мешать. Если что – вы знаете, где меня найти. – Берта Абрамовна испарилась так же незаметно, как и появилась.

Михаил Иванович, оглядевшись по сторонам, поднялся по лестнице и зашел в главный зал. Там, склонившись над роялем, стояла Ирина Марковна, вооруженная длинной вязальной спицей.

– Кто здесь? – ахнула она от неожиданности и наставила спицу на Михаила Ивановича. – А, Глинка пришел? – обрадовалась она. – Вас так Берта называет. Глинкой. Ну, и приклеилось. – Ирина Марковна от души хохотнула. – Ну вот оцените незамыленным взглядом! Видите разницу? – Ирина Марковна ткнула спицей куда-то в инструмент. Свет в зале еще не был зажжен – через раздвинутые на ширину ладони портьеры пробивались утренние чахлые лучики солнца. – Ну как? Это мой новый рецепт, – с гордостью прокомментировала Ирина Марковна, – я решила отказаться от нашатыря и попробовала морскую соль. Настоящую, крупную. А еще лимончик добавила. Ведь лимонные маски отбеливают! Или это огуречные? Надо потом еще маслицем смазать. Как вы считаете?

Михаил Иванович разглядывал розеточки с ликами композиторов. Разницы он никакой не увидел, но не знал, как сказать об этом Ирине Марковне.

– Да, вот у этого, кажется, видно. – Он ткнул пальцем в ближайшую к нему розетку.

– Ну вот! Я же знала! Только до ушей никак добраться не могу. Наверное, надо булавкой. Вы когда по лестнице поднимались, обратили внимание, как там зеркало висит?

– Нормально вроде бы.

– Вы себя в нем видели?

– Не помню.

– Значит, опять перекосилось. Надо поправить. Вы не представляете, как я это зеркало через всю Москву на себе везла! Оно же неподъемное! Ни в метро не зайдешь, ни в автобус! Я ж его в одеялко Кирюшино замотала, санки Лешкины взяла и потащила. Это зеркало я, между прочим, два года пасла. Только оно висит неправильно.

– Что значит – «пасла»? – Михаил Иванович опять профессионально напрягся.

– Висело оно у старушки, соседки моей. Так та его хотела то в ломбард отнести, то просто продать. Я за ней два года ходила, чтобы она мне это зеркало отдала. Ну, вместо денег. Понимаете? Продукты принесу, квитанцию об оплате заполню, в сберкассу сбегаю… Ухаживала за ней. Вы видели, какая там оправа? Восемнадцатый век!

– Прямо восемнадцатый? – искренне удивился Михаил Иванович.

– Ну, начало девятнадцатого. Экспертизу не делали, – слегка обиделась Ирина Марковна, но быстро отошла и продолжала с горящими глазами: – Так вот, я погрузила это зеркало в Лешкины санки. А он такой скандал устроил, что его санки забираю. Орал на весь дом! Думал, я и санки его в музей отнесу! Так голосил, что соседи сбежались: «Не отдавай, мамочка, мои санки в музей!» Представляете? Он у меня с детства такой умный и рассудительный. Кирюша, наоборот, когда маленький был, все отдавал. У него игрушки забирают дети, а он еще несет. Ничего не жалко. Как не мальчишка вроде. Да и сейчас такой же. У вас дети-то есть?

– Нет.

– Тогда вам не понять. – Ирина Марковна нахмурилась. – Мужикам что дети? Так, побочный эффект.

– Ну почему? Я люблю детей.

– Правда? – Ирина Марковна опять воодушевилась. – Тогда я вам расскажу. Так вот, тащу я эти санки с зеркалом. Оно же тяжеленное! Под центнер весит! На меня все прохожие оборачивались! Я вся мокрая, как мышь. Рук не чувствую, ноги дрожат, но дотащила! А как его Борис вешал! Это я вам передать не могу! Он сверху тянет, а я снизу поддерживаю. Так пару раз он его ронял, я еле удерживала. И знаете, скажу вам по секрету, старушка эта, соседка моя, говорила, что зеркало – непростое. Совсем непростое.