У него проскочила фальшивая нота, и он ударяет руками по клавишам. Громко, театрально. На мгновение эхо разносится по всему дому.

– Мыши, – говорит он, отталкивая стул назад и поднимаясь. – Поставлю еще одну мышеловку. – Он открывает крышку рояля. – Это их остановит.

И выходит из комнаты, оставляя за собой запах затхлости.

Кэти едет в поезде. Она сидит одна, рядом никого. Я специально зашла в этот вагон и минут двадцать с тревогой смотрела на пустое место по соседству с ней. Прошло уже две недели с тех пор, как она назвала моего папу извращенцем, а мне так и не удалось выбросить эти слова из головы, они не давали мне спать по ночам, и я чаще обычного царапала кожу между веснушками, к тому же девочки из школьной команды требовали, чтобы я вернула нашего звездного игрока. Мне сказали обидные слова, и теперь я должна извиняться? Иногда мне кажется, что быть человеком было бы намного проще, если бы не было других людей. Наконец я набралась смелости, чтобы сесть рядом с ней, – она смотрит на меня с диким ужасом в глазах. Я никогда не видела у нее такого взгляда и не знаю, кого она боится – меня или папу.

Она растерянно оглядывается, будто ищет помо-щи у окружающих.

– Чего ты хочешь от меня? – спрашивает она сердито.

– Я хочу знать, почему ты так сказала про моего папу.

– Твоего папу? – Она закатывает глаза. – Веснушка, я не должна была ничего говорить. Я уже извинилась, ладно? Я разозлилась, и у меня просто вырвалось, понимаешь, я не сдержалась.

– Если расскажешь мне, то я скажу Сестре Давайке, что прощаю тебя и попрошу вернуть в команду.

При этих словах она выпрямляется. Мы уже подъезжаем к станции Лимерика, я хочу, чтобы она поспешила.

– Я слышала, как другие говорили, – произносит она наконец.

– Кто?

– Моя кузина Стефани. Она узнала твоего папу, когда он забирал тебя со станции несколько недель назад. Она сказала: это Мистер Берд, он извращенец. Он переспал с девочкой с моего курса. Берд извращенец. Они даже песенку сочинили про это. Берд, Берд Берд, Берд извращенец.

Сердце колотится. Я готовлюсь услышать что-то страшное. Но она молчит.

– А дальше? – говорю я.

– Это все. Он был преподавателем, она студенткой. Мерзко. Как-то вечером они встретились в пабе, там были и другие лекторы и преподаватели, он и она разговорились, и, когда моя кузина собралась домой, одна подруга отказалась ехать, но моя кузина решила, что оставляет ее в надежных руках, и уехала со спокойным сердцем. В общем, они переспали. Потом она рассказала моей кузине, что жалеет об этом. После этого никто ничего не слышал о ней много месяцев, до самых экзаменов, она будто исчезла. Это все, что я знаю, – говорит она, пожимая плечами.

– А ты знаешь, где она сейчас? – спрашиваю я.

– Откуда мне знать.

– Ну, твоя кузина еще дружит с ней?

– Нет, это было сто лет назад, Веснушка. До твоего рождения, а не в прошлые выходные. Не заморачивайся, ладно?

Она не догадалась. Карменсита моя мама. Ее испанское имя вполне соответствует моей испанской коже, моим испанским волосам. А она видит только веснушки, как у моего папы.

– И это случилось не в Университете Лимерика, – добавляет она, – а в Дублине. Стефани училась вместе с ней в колледже. Она говорит, что следовало бы запретить ему преподавать в Лимерике. Молчать об этом нельзя. Это как у священников, их переводят в другое место, и все. Слушай, я больше ничего не знаю.

Поезд останавливается на станции, и она встает, снова нахальная, как всегда. Вешает рюкзак на спину.

– Думай, что хочешь, но моя кузина не врет. Твой папа – препод-извращенец, который переспал со студенткой, а это, честно говоря, мерзко, но какая мне разница. Ты обещала вернуть меня в команду. Я рассказала, что ты хотела.

Вслед за ней я схожу с поезда и иду через станцию. Папа обычно ждет меня в машине, но на этот раз он стоит на станции, у торгового аппарата.

– А, Аллегра, вот ты где, дорогая, а это кто?

Я не заметила, что Кэти остановилась рядом со мной и теперь смотрит на него пристально, будто он отвратительный кусок дерьма, с привычной ненавистью на ее противном лице, которое совсем недавно казалось таким испуганным. Ненавижу ее.

– Это Кэти. Из школы.

– Приятно познакомиться, Кэти из школы, – говорит папа с улыбкой.

Кэти смотрит на него так, будто он самое омерзительное существо, какое она когда-либо видела, и поспешно уходит.

– Любопытная девочка, я сказал что-то не то? – спрашивает он, глядя ей в спину, затем поворачивается обратно к торговому автомату. Я смотрю, как он бросает монетки, аккуратно считая их, затем набирает номер товара. Я смотрю на его пальцы, руки – руки, которые Кэти кажутся омерзительными, руки, которые вырастили меня и которые так красиво играют на рояле и виолончели.

– Она мне не подруга, – говорю я наконец.

Папа смотрит на меня поверх очков обеспокоенно.

– Правда? Что ж, тогда мы официально вычеркиваем ее из списка гостей на всех наших будущих мероприятиях. Держи, я взял тебе «Принглс» с солью и уксусом в дорогу, только не забудь поделиться со мной.

Он целует меня в макушку и обнимает за плечи, ведет к машине.

Кэти не сказала мне ничего нового. Я знала, что папа преподавал в университете, и знала, что мама была студенткой. Мы все обсуждаем открыто в нашем доме. Только одна поправка – он не был ее преподом, но я решила промолчать. Вряд ли это что-то меняет. И я была уверена, что никакой он не извращенец, но самое удивительное, что из всей этой истории я узнала кое-что новое о себе.

Оказывается, я хочу выяснить, где моя мама.

После инцидента с мышами папа и я просидели весь вечер в гостиной перед телевизором. Он ни разу не шелохнулся. Я отмыла полы от грязи, затем села рядом с ним. Он смотрит передачи про природу, одну за другой, без остановки. Именно этого я и ждала, отдохнуть в уютной компании, но после того, что я увидела, отдыхать совсем не хочется. Мне не по себе. Я наблюдаю за ним. Может, он слишком долго живет один. Может, такое происходит с людьми, которые ведут уединенный образ жизни. Прошло три месяца с моего прошлого приезда, но это же не конец света, у него есть работа, коллеги.

– Мне хочется выпить, – говорю я наконец, поглядывая на часы, пока не пробило пять вечера. Теперь уже можно пить с чистой совестью.

Он оживляется.

– Самое время для домашней заварочки.

– Я не имею в виду чай, папа. Мне нужно что-нибудь покрепче.

– Нет, нет, это не чай. Намного лучше. Посмотри в сушилке. – Он вскакивает, озорной блеск в глазах.

– В сушилке? – спрашиваю я. О боже, что теперь?!

Он открывает кладовку, и там, на реечных полках вокруг бойлера, среди его полотенец и сушащейся одежды, стоят большие пластиковые бадьи и резкий запах алкоголя и заплесневевшего сыра.