Итак, лес. У входа здание: «Прокат лыж, санок и ледянок». Ко входу подходит семья: папа, мама и двое детей лет десяти-двенадцати. Все одеты в тёмное, полноватые. Папа возглавляет процессию.

– Па-а-ап! – зовёт мальчик. – Мы возьмём в прокате ледянки?

– Посмотрим, – не оборачиваясь, говорит папа, – что у них там есть. Если нам не понравится, свои достанем.

– Па-ап! – повторяет мальчик, не услышавший ответа. – Мы возьмём ледянки?

– Да! – громко и коротко отвечает папа.

Мальчик кивает, удовлетворённый ответом.

Всё. Сценка обычная, даже не слишком забавная. Начинаем её «докручивать».

– Па-а-ап! – ноющим голосом тянет (не зовёт!) мальчик.

– Посмотрим, – не оборачиваясь, говорит папа, – что у них там есть. Если нам не понравится, свои достанем.

– Па-ап! – повторяет мальчик, не услышавший ответа. – Мы возьмём ледянки?

– Посмотрим, что есть в прокате! – повторяет папа погромче.

– Па-ап! Мы возьмём ледянки?

– Да, – громко отвечает папа, и мальчик прыгает от радости.

Что я сделала? Я добавила повтор. Повторы всегда усиливают текст. К тому же хорошо срабатывает формула трёх раз. Первый раз не услышал, второй раз не услышал, третий – услышал. Однако концовку можно ещё выправить. Смотрите:

– Па-а-ап! – ноющим голосом тянет мальчик.

– Посмотрим, – не оборачиваясь, бодро отвечает папа, – что у них там есть. Если нам не понравится, свои достанем.

– Па-ап! – повторяет мальчик, не услышавший ответа. – Мы возьмём ледянки?

– Посмотрим, что есть в прокате, – повторяет папа погромче, – что у них там есть! Если нам не понравится, свои достанем.

– Па-ап! Мы возьмём ледянки?

– Да! – сердито гаркает папа.

– Ура! – кричат мальчик и девочка и прыгают от радости.

Что у нас тут? Я заставила папу повторить полностью всю фразу про «что у них там есть». Такой длинный повтор фразы, но сделанный уже другим тоном, усиливает комическое напряжение и, что ещё важнее, помогает папе (как герою) пройти от бодрого состояния к раздражённому, а мальчику – от ноющего голоса к радости. Это ведь самое интересное: что происходит с людьми, когда их эмоции меняются. Следить за этим страшно увлекательно. Как-то я услышала диалог двух старушек во дворе. Одна с горящими глазами рассказывала другой то ли случай из жизни, то ли эпизод из сериала:

– Он-то думал, она ничего не замечала. Бегал к той по ночам. А она-то! Всё просекла! Рассвирепела! Ждала его под утро на кухне с ружьём! А он пришёл! В ноги бухнулся… Ну, она его и простила…Такие мы, женщины, ду-у-уры!

Это же целый роман! Какие переливы эмоций, чувствуете? Ну прямо-таки американские горки!

Та мысленная работа над текстом, которую я продемонстрировала выше, занимает несколько минут. Даже если я не собираюсь ничего делать с этим фрагментом (хотя, как правило, не разбрасываюсь ценными кусочками жизни, а стараюсь их записывать), для меня это разновидность умственной игры, вроде судоку или разгадывания кроссвордов. Однако я уверена, что именно такие мысленные упражнения, «докручивание» реальной сценки в выдуманную, оказывают очень благотворное влияние на способность писать.

Однажды жарким июльским утром я качала на дворе дачи коляску, смотрела, как пляшут на её фартуке тени от вишнёвых веток, и рассеянно размышляла о повести «Первая работа», за которую собиралась приняться, едва малыш заснёт. Обожаю это состояние грёзы наяву. С одной стороны, вот моя рука, она мерно толкает ручку коляски и притягивает назад. Настоящая рука из «мяса и костей», как говаривал Страшила Мудрый, на ней даже виден след от ожога, который я получила, готовя сырники старшим детям. С другой стороны, моё сознание – не здесь, не с младенцем, не с тенью вишни. Оно где-то там, путешествует в самой глубине моей души, выискивая нужные образы и, как ловец жемчуга, выныривая с ними на поверхность и рассматривая при свете солнца. Я размышляла о своей героине, Маше Молочниковой. Она любит свою работу преподавателя, хотя всё складывается не так уж и радужно. Ей досталась ученица с проблемами памяти, и с каждым разом, даже при маленьких победах, Маша страдает от поражений, от урона, который наносит плохая память обучающему процессу. Всё усложняют и своенравная няня ученицы, и её мама, и Машина собственная мама, и учителя в Машиной школе. В общем, маятник Машиных переживаний раскачивался всё сильнее и сильнее, как и должно быть. Но мне страстно хотелось довести героиню до такого состояния, когда она почувствует настоящую боль (такой вот я добрый автор). Хотелось найти что-то, ради чего вообще стоило затевать всю историю. Я обозначила его для себя как «болевой центр». Герою ещё в начале повести кажется, что ему трудно и плохо. Но всё познаётся в сравнении. Вот когда ему станет по-настоящему трудно, только тогда он сделает шаг вперёд, то есть вглубь себя. Только тогда он познает истинные ценности и поможет высветить их фонариком и автору, и читателю.

– Маш, – мысленно обратилась я к героине, – я тебя лишу самого главного. Твоей работы. Прости. Но так надо.

– Нет уж, – вздохнула героиня, – я себя сама её лишу. Это будет только моё решение и больше ничьё. Согласна потерять работу лишь на таких условиях.

Я присвистнула (младенец в коляске с надеждой приоткрыл один глаз). Выходило, что, пока я соображала, как усложнить жизнь героини, она и сама дозрела до вполне взрослого решения.

– Я понимаю, что у меня ничего не получается с Даной, – продолжала Маша в моей голове. – Нужен специалист по работе с памятью.