Если вновь взяться судить исключительно по-женски, тоинтереснее всех был молодой человек, судя по модному платью, носимому снекоторой небрежностью, принадлежавший к высшему обществу. В Петербурге онатаких навидалась немало. Правда, этот ничуть не походил на томных и хрупкихфрантиков с Невского: высокий и сильный на вид, с ястребиным носом и увереннымисерыми глазами (его светлые волосы значительно превышали ту длину, чтопредписывалась модой, что придавало ему вид то ли музыканта, то липредставителя какой-то другой области изящных искусств). Ольга мысленнопримерила на него наряд дикого скандинавского воина из книги по средневековойистории: кольчугу, рогатый шлем, звериную шкуру на плечи, снабдила боевымтопором. Получилось впору: действительно, не похож на тех самых франтиков,которых только и можно представить в их нынешнем виде пустых прожигателейжизни…

Второй, судя по мундиру и эполетам, был полковникомгвардейской пехоты, представительный мужчина лет сорока с продолговатым лицом иухоженными короткими бакенами. Ольге он показался каким-то дюжинным: некрасавец и не урод, не брюзга не весельчак, не зол и не добр, не азартныйкартежник и не скучный домосед… Одним словом, обыкновенный. Ничего в нем нет,способного привлечь не то что женский, а вообще интерес: благопристойнаяпосредственность, пожалуй.

Четвертый был и вовсе неинтересен: одетый в черное мужчинапод пятьдесят с непроходимо унылым желчным лицом, напоминавший то лигробовщика, то ли скучнейшего педанта из министерства финансов, озабоченноголишь скучной цифирью… а может, и неутешного вдовца в трауре. Ольга взглянула нанего только раз и тут же перестала обращать на незнакомца в черном внимание.

– Петра Илларионовича представлять нетнеобходимости, – сказал камергер, взяв за локоток Друбецкого. – А вотостальные в представлении, конечно же, нуждаются. Граф Казимир Биллевич(светловолосый изящно поклонился). Владелец имений, лесов с вепрями и лешими ичуть ли не городов с озерами. Мой большой друг, путешественник и книжник,охотник и азартный игрок, а также вдохновенный рыцарь Красоты и Грации, –он ухарски, по-родственному подмигнул девушкам. – Каким-то удивительнымобразом все это в нем сочетается весьма даже гармонично, завидую… ПолковникПавел Карлович Кестель, славный боевой офицер, недавно переведен в Петербург изНовороссии, прошу любить и жаловать. С ним, Андрюша, вам найдется о чемпоговорить, общих знакомых множество, одни походы проделывали… (Полковникраскланялся вполне светски.) И наконец, Готлиб Рудольфович фон Бок, можносказать, восходящая звезда ключевого департамента министерства финансов,действительный статский советник, большая умница и опять-таки мой добрыйприятель… Андрюша!

Ольга обернулась даже раньше, услышав за спиной сдавленныйвскрик наподобие стона. Бригадирша, помертвев и полузакрыв глаза, оседаланаземь и, если бы ее не подхватили два проворных лакея, вот-вот растянулась бына мощенной мраморными квадратными плитками дорожке. Возникла некоторая суета,все лица стали озабоченными, князь, сведя брови, отдал распоряжения – истарушку бережно повели к дому, а следом заторопился неожиданно обретшийпациентку доктор Гааке. Использовав момент, Ольга направилась следом с такимвидом, словно и ей было необходимо во всем участвовать, – отчего-то именносегодня, в противоположность прошлым встречам, камергер ей был особеннонеприятен. Насколько она могла заметить, никто ее поступку не удивился – темлучше…

В комнате Бригадирши наметился поначалу легкий переполох –сбежались горничные и куча прочего дворового народа, коему вовсе не былонадобности тут находиться. Но кругленький немец, несмотря на свой простецкийвид, в профессиональном отношении был орлом: не особенно и повышая голос, неприлагая особых усилий, он в минуту очистил помещение от всех лишних, оставиводну-единственную горничную и Ольгу (возможно, оттого что она не суетилась и неглазела, а стояла в уголке). Лавровишневые капли, нюхательные соли… Не прошло инескольких минут, как со всей заботливостью уложенная в постель старушкаоткрыла глаза, глянула вполне осмысленно, и ее щеки приобрели почти нормальныйцвет. Разогнувшись, немец отошел к Ольге и, утерев пот со лба синим платком,сказал тихонько:

– Осмелюсь полагать, ничего страшного. Легкий обморок сголовокружением. Что поделать, годы… Думаю, следует оставить эту прилежнуюдевушку, а нам с вами удалиться, чтобы почтенная дама могла отдохнуть…

– Все уйдите, – вдруг произнесла старушка сильным,звучным, почти обычным голосом. – Только ты, Оленька, останься… – и вее голосе прорвались жесткие, непререкаемые барские нотки прошлого столетия. –Я понятно изъясняюсь?

И горничная, и доктор Гааке вмиг оказались за дверью,аккуратно притворив ее за собой, а Ольга в некоторой растерянности осталасьстоять на том же месте. Бригадирша поманила ее сухонькой рукой:

– Еще ближе, душа моя, а то услышат… Смеяться станут…Полагая, что самые умные, а старуха соскочила с ума… Хоть умом, верь, душа моя,я не повредилась ничуточки… Еще ниже наклонись…

Ольга терпеливо склонилась к постели, откуда резко пахловсевозможными аптечными снадобьями, только что пущенными в ход в немаломколичестве.

Глаза у Бригадирши были молодые и ясные, как всегда, она и всамом деле нисколечко не походила на настигнутую маразмом дряхлость…

– Это мне наказание, наверное, – тихо, ночрезвычайно внятно выговорила старушка. – За то, что Бога подзабыла, зато, что его гневила сплошь и рядом, за то, что забавлялась с вещами, от которыхдержаться бы подалее…

– Все обойдется, Устинья Павловна, – сказала Ольгатем бодро-покровительственным тоном, каким говорят с детьми и больными. –Доктор сказал, что это всего лишь легкий обморок…

– On trouve remede a tout, excepte a la mort[7], –отрезала старушка. – Что он понимает, немец, особенно доктор – у нихвместо мозгов цифирь с латинскими этикетками… Обморок сам по себе по макушке небьет… Точно, это мне выпало такое наказание. Оленька, я ведь, право слово, невиновата! – вырвалось у нее чуть ли не со стоном. – Такое уж былоерническое, легкомысленное время – осьмнадцатое столетие. Не верили ни в Бога,ни в черта, кидались в такие забавы, что сейчас дрожь прошибает до самых пяток…

Ольга терпеливо сидела у постели, наклонясь к изголовью. То,что она слышала, было бессвязным и непонятным, но на бред не походило…

Бригадирша обвела взглядом комнату, не поворачивая головы,скривилась:

– Ну кто ж думал… Ни иконы, ни крестика, а какмолиться, я, чай, и запамятовала вовсе… Душа моя, сделай милость – неоткладывая, раздобудь мне…

– Что?

– Икону, а лучше две, лампадку, книгу какую-нибудь…духовную… не помню, что и полагается… Библию, Псалтирь… С молитвами… И совсембы хорошо было покликать… как его там… отца… имя-то забыла…

– Отца Алексия?

– Это он – в имении?